Бей или умри

Не знаю, почему я спросила об этом – о свободных вспомнила, что ли… И уже подумала, что Оро-Ич не ответит, когда он заговорил:

– Войны я не дозволю, ибо довольно разрушений для здешних земель. Один мой друг… Его зовут Джильдо Леоне, и он издалека… – «… из иного мира» – ясно послышалось мне в особенных, слегка рассеянных интонациях. – Джильдо считает, что всякая цивилизация должна пережить три всеохватные войны. Войну Железа, что породит смертоносные механизмы и научит одного человека убивать многих, тех, кого он даже не видит; Войну Огня, которая явит новый ужас, и целые города и народы будут обращены в пепел единым движением пальца; наконец, Войну Небес, когда цивилизация уничтожит свою колыбель и, осиротев, обретёт мудрость и милосердие. И лишь одна из трёх прахом всё развеет.

Последняя фраза прозвучала несколько иначе, как цитата из пророчества или выдержка из старинного философского трактата. Меня пробрало дрожью, хотя я не представляла ничего, просто слушала, откладывая осмысление на потом.

– Это иносказание?

– Для одних миров – да, для других – нет, – ответил Оро-Ич неопределённо. – Лагон не знает механизмов из металла, а сила магов такова, что любой из них, если пожелает, сможет осушить океаны и небо низвергнуть на землю. И мне неведомо, сколько войн пережил мир, сколько ещё впереди, и достанет ли нам разума, чтобы не уничтожить друг друга. И потому я вижу лишь один путь: не допустить ни одной войны. В свободных кланах созрела злоба и недовольство, которых не изжить; но убивать даже тех, кто называет меня своим врагом, я не желаю. Свободные кланы объединятся, восстанут, затем падут и рассеются; не будет для них возвращения к прежним целям и вождям, и тогда явятся иные предводители, которые исподволь направят их в Лагон.

Он замолчал, однако я почувствовала недосказанность.

– Но?..

– Но волна уже поднялась, – ровно произнёс мастер. – И она больше, чем мне думалось, и её надо опрокинуть… но то не твои заботы, Трикси Бланш – пока не твои. Тебе нужно отдохнуть.

Оро-Ич был прав, целиком и полностью. Да я и не собиралась возражать, теперь-то… честно говоря, все силы уже уходили только на то, чтобы держать спину и не заваливаться постепенно на подушки, которые стали что-то слишком большими и мягкими просто для сидения. В голове крутились обрывки фраз долгого, кое-где чересчур честного разговора; мастера не хотелось отпускать, потому что подспудно я знала – нескоро вновь появится шанс вот так легко задавать вопросы и получать ответы, дарующие не успокоение, но духовную наполненность… может быть, даже цель.

«Как рыцарские доспехи на вырост», – подумалось вдруг, и Оро-Ич почти беззвучно рассмеялся.

Ну, что ж, повеселила высшее существо – уже хорошо…

И тут сполохом мелькнула странная мысль.

– Мастер, скажите… – Я с трудом ворочала языком, но сидела по-прежнему прямо, ай да я. – Вы вот говорили про свой народ… что не было ни голода, ни войн, ни болезней. То есть… то есть вы изжили алчность… и жестокость… и избыточное потребление там всякое, да? – Он слушал, не перебивая. – Но ведь что-то осталось. Ну, пороки… или вроде того. В чём вы боялись… ну, погрязнуть?

Оро-Ич застыл, точно заледенел – а затем посмотрел на меня по-иному, с новым интересом.

А может, мне просто так показалось.

– Мы страшились недеяния, – выговорил-выпел он тихо, точно боялся, что слово его укусит. – Когда не желаешь причинять зла никому и ничему, когда видишь, сколь далеко простираются последствия одного-единственного поступка – великим становится соблазн не делать ничего, чтобы не нарушать равновесия. Поэтому я приветствую в Лагоне странников из иных земель и миров. Ингизу, который не боится судить и ошибаться; Эрнана Даймонда, жертвующего без колебаний и умеющего побеждать; Танеси Тейта, который действует без оглядки… тебя, Трикси Бланш, способную на любовь без сомнений, не теряющую разума и не ищущую выгоды. О, да, вам страх недеяния не знаком.

Мастер Лагона говорил всё тише, а я инстинктивно наклонялась, тянулась к нему, чтобы расслышать – и эмпатически, и физически, почти бессознательно. В какой-то момент он придержал меня за плечо, не давая совсем завалиться на пол, и внезапно поцеловал.

…учитывая чёрный раздвоенный язык, это был самый откровенный поцелуй в моей жизни – и одновременно самый целомудренный. А потом я закопалась в разросшиеся подушки, сгребла в охапку шрахов, одуревших от такого бесстрашия, и вырубилась.

Разбудил меня громовой чих прямо над ухом и хвост, мазанувший по лицу.

Декорации вокруг не изменились – тот же каменный мешок без единого окна, мягкие серые драпировки, раскиданные подушки для сидения. Шрахов нигде не было видно; наверное, отоспались и удрали пакостить с новыми силами.

Хорошо бы к врагам.