Бей или умри

– Теоретически – да. – Я так растерялась, что даже кивнула вместо того, чтоб склонить голову к плечу, но он даже этого не заметил. – А вот практически… Сам видишь. И воздержись пока от вопросов, если можно. Знаешь ли, не так легко переварить факт, что Эрнан сумел докричаться до меня настолько… настолько издалека.

– Докричаться?

– Да. Он меня звал в буквальном смысле. А потом, когда увидел, заорал: «Лоран, я её нашёл».

– Лоран? – с вежливым любопытством произнёс Соул. – Какое странное имя.

– Моя кузина. Его дочь.

– У тебя есть кузина? Это ты про неё всё время вспоминаешь, когда ругаешься? – встрял Тейт, едва нарисовавшись на пороге. За плечом у него маячила мрачная тень Итасэ. Фоном ощущалось лёгкое и радостное присутствие Лао, немного поодаль – Орса, которая наконец-то немного успокоилась.

Я с трудом подавила вздох.

Кажется, придётся повторять всё с самого начала. Ещё бы и самой поверить в то, что произошло…

Начала я сухо и, пожалуй, немного скомкано. Но мало-помалу атмосфера совершенно переменилась. Итасэ неожиданно заинтересовался тем, как был одет мой дядя, и я, пытаясь объяснить, почему такой наряд показался мне смешным, пустилась в долгие объяснения. Говорила про моду, затем про группу Эрнана, про практику в дипломатических и финансовых кругах, про маму и её лабораторию, про институт, про отца, про Лоран, про моих братьев и сестру, опять про моду – и снова про Лоран, потому что одно было накрепко связано с другим. Замолчала лишь тогда, когда горло пересохло, и язык стал ворочаться с трудом. Тейт молча протянул мне тёплую, сильно разведённую шергу. А Лао, который на животе возлежал у очага, болтая в воздухе босыми ногами и сощурившись, вдруг приподнялся по-змеиному гибко на вытянутых руках – и спросил:

– Ты очень скучаешь по ним, Трикси?

Пиала накренилась, и шерга потекла у меня по пальцам.

Запретные слова, табу.

Купол шатра потемнел, точно дымом затянулся.

– Нет. Я умею… могу не думать об определённых вещах, – с трудом выговорила я.

Дыхание перехватило; до сих пор у меня была только одна истерика – в самый первый день в Лагоне, в тёмной купальне, когда осознание всей чудовищности моего положения навалилось разом – и едва не раздавило. Сейчас, кажется, приближалась вторая… Нет, надо просто глубоко вдохнуть – и медленно, очень медленно выдохнуть.

– И как, получается? – продолжил пытки Лао.

Странно, но сейчас я не ощущала в нём той завораживающей, нечеловеческой радости бытия; её место заняло непостижимое, ранящее внимание, сочувственное, но оттого даже более тяжёлое. Тейт прикоснулся к моему плечу и предупреждающе качнул головой: промолчи, если так проще.

Тем не менее я ответила.

– Нечто, уже существующее – печаль, ярость, боль, эйфорию, убийственную тоску – отключить изнутри нельзя, ни один эмпат не справится. Это всё равно что пытаться затушить торфяной пожар ведром воды. Глупо, самонадеянно – и вредно: проблемы надо признавать и прорабатывать, а не давить. Но есть крошечный промежуток времени… едва уловимый, когда чувство только зарождается. Его фактически ещё нет – есть предчувствие. И вот эту искру, зародыш пожара, погасить можно. Сначала мне было очень тяжело, – призналась я и улыбнулась, смягчая сказанное. – Сейчас легче. У меня появилось кое-что важное здесь, в Лагоне. Возможно, равноценное тому, что я оставила дома.

Договаривая, я не прикоснулась к Тейту, не обернулась к нему, не потянулась – ни взглядом, ни мыслью. Однако он откликнулся – вспыхнул ошеломляющей, чистой радостью, такой, что заметил даже не слишком внимательный Итасэ.

Лао опустил ресницы; под его полусомкнутыми веками мне почудился белёсый сполох, как молния.

– Но твоя семья ищет тебя. Они пока не потеряли надежду. Скажи, Трикси, ты хотела бы вернуться?

Ох, шрах…

Тейт был рядом со мной – тёплый, живой, любящий, отчаянно нуждающийся во мне – пожалуй столь же, сколь я нуждалась в нём. Нужно было или промолчать, или солгать, или придумать какую-нибудь полуправду, которая…

Я не смогла.