Бей первая

Чувствуя приближение приступа паники, пытаюсь успокоиться. Дышу по счету. Мечусь взглядом по кабинету в поисках нужных цветов. Думаю – ну и что? Меня что, до этого ни разу не наказывали? Не пороли? Я разве от этого умерла? Нет. Значит, смогу пережить и этот воспитательный эпизод. Синяки пройдут, а я восстановлюсь, как птица феникс.

Но весь день меня не покидает гадкое чувство тревоги. Ожидание казни хуже самой казни. Я почти готова бежать домой и сама вручить отцу ремень.

Но вместо этого я досиживаю все уроки. Иду к Белому, ем грибной суп. Смеюсь над шутками ребят, обнимаю Кира. Иду на работу, делаю там два больших чека. Болтаю с клиентами, желаю хорошего вечера, свечусь улыбкой. Действуя на автомате, так глубоко заталкиваю свои чувства, что почти теряю связь с ними.

А потом прихожу домой.

– Лана, – говорит отец с кухни, – зайди.

Разуваюсь, медленно продвигаюсь по коридору, останавливаюсь на пороге. Прямо смотрю ему в глаза.

– Тройка, значит?

Я молчу.

– Мы разве не договаривались, что ты будешь учиться на «отлично»? Разве я не предупреждал тебя, что у лени и невнимательности есть последствия?

Шею схватывает спазм, голова мелко трясется. Спокойно, спокойно. Просто перетерпеть.

– Договаривались, – отвечаю через силу.

В ответ отец берет со стола ремень. Готовился. Ждал меня.

– Кофту, – велит он коротко.

Я поворачиваюсь спиной и задираю толстовку. Все, теперь уже не страшно.

Сначала стою прямо. Отсчитываю. Слушаю. Его дыхание, движение воздуха, шлепок мертвой кожи о кожу живую.

Четыре, пять.

Уже горблюсь. Впиваюсь зубами в ворот толстовки, из-под зажмуренных век брызжут слезы.

Шесть, семь.

Отец натужно хрипит. Старается папочка. Умру, но не крикну. Ни звука не услышит от меня.

Восемь, девять. Пряжка. Завершает всегда пряжкой. Значит, уже заканчиваем.

Когда он останавливается, тяжело дышит и хрипло выдает «свободна», я просто опускаю одежду на горящую кожу и нетвердой походкой ухожу. Иду в комнату, ложусь на диван и горько плачу. Оплакиваю свое детство, свою юность, свою психику. Жалею себя. Жалею до сумасшествия. Так, как никто не пожалеет. А потом, уставшая, засыпаю.

Просыпаюсь будто обожженная. Физически и морально. На спине раны свежие, на душе – уже грубо зарубцевавшиеся. Сил нет. Я умываюсь, макияж наношу ярче, чем обычно, чтобы скрыть опухшие веки. Отвечаю на сообщения Кирилла. Пишу, что вчера просто уснула. В нашем общем чате на пятерых щедро раздаю смайлики на вчерашние мемы, которые пропустила. Завиваю волосы механически. Есть не хочется, так что на кухню даже не заглядываю. Переодеваюсь, даже не глядя на себя в зеркало.

Когда у подъезда встречаю пацанов, то на автомате еще отыгрываю веселую Мальвину, уже привычную им. Но боюсь, что они чуют подмену. Я говорила, что это зверье, а не дети. Тогда вкладывала в это другой смысл, но была на верном пути.

– Киса, все в порядке? – обеспокоенно спрашивает Малой.

Я энергично киваю:

– Да, а что может быть не в порядке?

– Ну, например, ты.

– Давай сворачивай свою психологию, – говорю уже раздраженно.

Настоящие эмоции вот-вот пробьют мою броню, которая сегодня больше похожа на банальную скорлупу. А я очень этого не хочу. Рассказать им все сейчас – в тысячу раз более стыдно, чем было бы в начале.

Я почти совершеннолетняя. Я всю жизнь тащу такую ответственность, которая некоторым и не снилась. Ментально мне, на хрен, семьдесят. И меня сечет ремнем собственный отец за тройки. Бред. В носу щиплет, и я пытаюсь затормозить истерику.

Как-то умудряюсь замять тему, и до школы мы доходим, непринужденно болтая. Но дальше мне уже сложнее. Спина огнем горит, и я всячески стараюсь исхитриться, чтобы не дать Киру к ней прикоснуться. Охотно отвечаю на поцелуи, держу его за руку, но объятий избегаю всеми силами.

В конце концов сбегаю в туалет. Лбом упираюсь в облупленную дверь кабинки. Осталось всего полгода. Все будет хорошо, я продержусь. Просто буду внимательнее. Отец, в сущности, прав. Лень и невнимательность имеют свои последствия. Так ведь? Я с ним согласна, почему нет. Сейчас эти последствия жгут мне спину, будто с меня кожу сняли.

Дверь туалета хлопает, и меня охватывает неприятное волнение.

Покидаю кабинку и вижу Разгильдеева. Он смотрит исподлобья. Почти прожигает насквозь.

– Соскучился? – спрашиваю неестественно весело. – Уже и пописать нельзя сходить?

Включаю воду и старательно споласкиваю руки. Кирилл подходит, надвигается угрожающей тенью, останавливается за мной. Ловлю его взгляд в замызганном зеркале. Проваливаюсь в бездну боли и ненависти. Не ко мне ведь? Не ко мне?

Пальцами он подцепляет мягкую ткань свитшота. Я замираю, парализованная ожиданием. Очень аккуратно он обнажает мою спину. Смотрит на следы. Я вцепляюсь руками в борта раковины и склоняю голову. Только не плакать!

Слышу, как Кир сзади задерживает дыхание. Как спустя вечность натужно выпускает воздух из легких. С надрывом снова вдыхает. Боже, такое ощущение, что его сейчас разорвет.

А потом он опускается на колени и обнимает меня за ноги, сгорбившись. С хрипом дышит. Говорит:

– Я его убью.

И я ему верю.

Глава 33

Кир