Бела Кун

Большая часть эмиграции на деле доказала свою преданность новой родине. Куда бы ни устраивали политэмигрантов, они повсюду выполняли работу с честью и со знанием дела, вписав свои имена в историю московских фабрик и заводов. А ведь их приходилось восстанавливать из руин. Героически работали политэмигранты и в годы первых пятилеток. Они завоевали уважение и любовь русских рабочих.

Бела Кун, отлично знавший историю различных эмиграций, гордился тем, что при сравнении с ними в выигрыше окажутся венгерские эмигранты-коммунисты.

— Хороший у нас народ, — повторял он, всегда растроганный после многочасовой беседы, проводив до самой лестницы кого-нибудь из венгерских рабочих: Ференца Банки, Ференца Янчика, Шандора Надя, Фридеша Карикаша, Пала Диоши или Эде Клепко.

НА УРАЛЕ

1

Как известно, в начале двадцатых годов большевистская партия была занята переходом к новой экономической политике и разъяснением этой политики широким массам. От правильного и быстрого осуществления нового ленинского плана зависело существование Советской власти. Однако после военного коммунизма перейти к нэпу было не так-то просто, и далеко не все поняли необходимость этого шага. Немало было людей и в партии, которые считали нэп возвратом к капитализму, немало было недовольства и среди рабочих, так что пришлось мобилизовать все силы для разъяснения и отстаивания необходимости этой политики.

Бела Кун всей душой отдался новой задаче: писал статьи, но больше всего выступал перед рабочими. Вся его натура требовала постоянной непосредственной связи с массами. Он хотел настоящего обмена мнений, хотел услышать несогласных, колеблющихся, узнать доводы тех, что поддерживали эту политику. На рабочих собраниях двадцатых годов Бела Кун был действительно в своей стихии. В этих горячих разговорах и спорах рождалась, утверждалась для него истина, становилась конкретной и осязаемой.

Иногда он и меня брал с собой на собрания, и я, сидя где-нибудь сбоку, слушала, с какой он страстью спорит, видела, как он стоит, весь красный, обливаясь потом, а все еще неустанно приводит довод за доводом, чтобы ни у кого не осталось сомнений. Сколько раз спускался он с трибуны во время доклада, чтобы близко видеть лица людей. Переходил в зале с места на место, вызывая на разговор тех, кто молчал, заставляя до конца высказать свою точку зрения тех, кто сомневался, а инакомыслящих разбивая в пух и прах. И все это во всеуслышание, в присутствии и при вмешательстве активной аудитории. Когда же страстный спор подходил к концу и Бела Кун чувствовал, что ему удалось убедить большую часть слушателей, он успокаивался, поднимался на эстраду и закуривал…

Собрание подходило к концу, но после этого — и так было почти каждый раз — участники начинали задавать вопросы Бела Куну о Венгерской советской республике. Почему она пала? Почему не помог западный пролетариат? Задавали столько вопросов, что ответ превращался чуть ли не во второй доклад. Когда же был исчерпан и этот дополнительный пункт повестки дня, многие уходили домой, но многие все еще оставались. Обступали Бела Куна и после этого еще долго беседовали. Бела Кун расспрашивал рабочих обо всем, входил во все подробности их жизни и быта: сколько зарабатывают, каковы квартирные условия, питание и пр. Именно эти доверительные беседы и создали не только товарищескую, но и ту дружескую связь, которая установилась между Бела Куном и русскими рабочими, выражавшими свое отношение к нему простыми словами: «Товарищ Бела Кун — наш!»

Такая любовь русских рабочих не могла, конечно, не трогать Бела Куна, особенно в ту пору, когда на него сыпались несправедливые нападки со стороны тех, кто все достижения венгерской революции пытался приписать себе, а все действительные, а еще больше выдуманные ошибки — Бела Куну.

Нападки международной буржуазии Бела Кун принимал мало того что спокойно, но даже с достоинством, как признание, положенное истинному революционеру. А сознательная клевета отдельных эмигрантских групп (в этом Бела Кун естественно и справедливо усматривал воздействие чужой идеологии) доставляла ему немало горечи и забот. Он не мог не думать и о том, как трудно придется в дальнейшем именно из-за этих различий в идеологическом развитии отдельных групп эмиграции.

Не только немцы Карл Каутский, Артур Криспин, австриец Отто Бауэр и итальянец Филиппо Турати утверждали, что в 1919 году венгерские революционеры преждевременно взялись за оружие, но в ту пору даже выдающийся венгерский экономист Ене Варга и то считал, что: «Теперь, три года спустя, можно уже констатировать, что образование Венгерской советской республики было делом исторически преждевременным… Отмечая это, мы не хотим сказать, что овладение властью и образование советской республики было неправильным шагом. Никоим образом.

…Но вожди советской республики должны были по крайней мере отдать себе отчет в том, что последняя будет лишь преходящим явлением».

Для русских большевиков такие взгляды были не- в новинку. Подобную же теорию проповедовал и Плеханов после русской революции 1905 года.