Бела Кун

«Коммунистические партии, — сообщалось в «Уй марциуше», — в своих первомайских призывах в Москве, в Будапеште, в Берлине, в Вене — все без исключения требовали освобождения Бела Куна и его товарищей. Эта кампания протеста распространилась по всему миру. Австрийская братская партия — она с первой же минуты поняла всю грозящую опасность — вместе с австрийским МОПРом провела больше двадцати митингов и множество собраний, где все дружно стали на защиту наших товарищей. Компартия Германии тоже не снимала этого вопроса с повестки дня, и много немецких заводов и предприятий направили телеграммы протеста австрийскому правительству. Братская чехословацкая партия также всеми силами поддерживает кампанию протеста. Газета «Мункаш» написала по этому поводу следующее: «Трудящиеся Словакии, которым не безразлична судьба Бела Куна и венгерского рабочего движения, первыми пойдут во главе этой акции».

Приняли участие в борьбе и наши французские товарищи. Анри Барбюс в резкой телеграмме высказал свою точку зрения на позорный план венгерского правительства. Газета «Парижи мункаш» («Парижский рабочий») справедливо заметила, что возглавляемая Англией международная буржуазия использует арест товарища Куна прежде всего в целях провокации. Защита товарища Куна — «это защита Советского Союза. Добиться успехов можно лишь с помощью международной солидарности пролетариата»… Американский пролетариат поднял тоже грандиозную кампанию протеста в Нью-Йорке, Филадельфии, Бриджерпорте и т. д. Созывались митинги. Оттуда посыпались телеграммы, протестующие против подлого поведения венгерского правительства. Одновременно давались обещания, что приложат все силы для «спасения вождя венгерской пролетарской революции».

Этим же летом скончался в Москве отец Бела Куна. Он жил у нас с 1925 года.

После падения Венгерской советской республики отцу, матери и сестре Бела Куна удалось бежать из Будапешта. Правда, по дороге венгерские белогвардейцы хотели их линчевать, но на их защиту стали румынские солдаты. Так они и спаслись от смерти, которая казалась уже неминуемой. Приехав на родину, в Трансильванию, мать Бела Куна под влиянием перенесенных волнений тяжело заболела и после долгих мук скончалась в больнице. Ей не было еще шестидесяти лет.

Сестру Бела Куна Ирину румыны арестовали и выпустили лишь несколько месяцев спустя. Отцу дали писарскую должность в какой-то деревушке. Но при правительстве Маниу жизнь его стала невыносимой, и в 1925 году отца и сестру Бела Куна нам удалось привезти в Советский Союз.

Старый дядя Кун, как его звали политэмигранты, вскоре стал одним из любимцев венгерского клуба. Он аккуратно выплачивал членские взносы, а также и партийные взносы (хотя был беспартийным). Ни за что на свете не упустил бы ни одного доклада, особенно любил слушать доклады о международном положении и очень обижался, что его не пускали на заседания коммунистической фракции клуба. Точно так же обижался, когда к Бела Куну приходили товарищи по работе и он не мог участвовать в их беседе. «Что же, выходит, я недостаточно надежный?» — спрашивал он, негодуя, и недоуменно качал головой.

Старик был очень компанейским человеком. Любил гостей, любил играть в шахматы, в домино, в карты. Домашним врачом избрал себе Ене Гамбургера и никому другому не доверял, лекарства принимал только по его рецептам и не успевал еще принять, как тут же чувствовал себя здоровым. Очень любил он и Вильмоша Мюллера, старого коммуниста, обойщика по профессии. Даже за день до смерти еще играл с ним в карты и был весьма счастлив, что выиграл двадцать копеек. Надо сказать, что Мюллер всегда позволял выигрывать, так как проигрыши приводили старика в ярость, а Мюллеру не хотелось волновать больного. В хороших отношениях был дядя Кун с Эмилем Мадарасом, и Аладаром Хикаде, и многими другими товарищами. Часами рассказывал он им о детских годах своего сына. Быть может, в этих рассказах он кое-что и преувеличивал, но товарищи охотно слушали его, потому что старик говорил сочным народным языком, не стесняясь вставить иногда и какое-нибудь крепкое словцо.

Вообще старик был доволен жизнью и только жену свою не мог никак забыть, все повторял: «Не знает она, как хорошо мне живется здесь, в Советском Союзе». Лишь одно обижало его: что ему не давали работать. Жаловался он и товарищам: «Никогда еще не было такого, чтобы я жил на чужой счет, всегда сам работал, сам зарабатывал себе на хлеб. Да и сейчас не хочу быть в тягость сыну, ведь он-то совсем не богатый человек, это я вижу. Вон поглядите, как порвалась обивка на стульях. Занавесок и то не может повесить на окна!»

Ему было тогда уже за семьдесят. Ни в чем не терпел он лишений, мог покупать даже подарки своему любимому внуку Коле, однако все печалился, что сам не зарабатывал денег.