Бела Тарр: время после

Особенно характерен, конечно же, пример Михая Вига, музыканта, выступающего в роли соавтора фильмов Белы Тарра благодаря своим навязчивым мелодиям, которые предвосхищают чувственную текстуру и ритм киноэпизодов[27]. Он играет Иримиаша как персонажа, пришедшего откуда-то извне, как исполнителя какой-то внутренней музыки, сообщающей лживым словам мошенника ту же мечтательную тональность, что свойственна стихам Петефи, читаемым им в «Путешествии по равнине» [Utazás az Alföldön, 1995]: дело в том, что мечтать и лгать, как пить и любить, соотносятся с одной и той же музыкой; они принадлежат одной и той же фундаментальной модальности ожидания. Именно это постоянство аффектов и привносят актеры, перенося своих персонажей из фильма в фильм, иногда на переднем плане, иногда в качестве эпизодических действующих лиц: так, одну и ту же роль меланхолического объекта мужского желания одна и та же актриса, Ева Альмашши Альберт, воплощает на протяжении всего «Сатанинского танго» и мимоходом в ресторане из «Человека из Лондона», где на ее лисе задержится взгляд той, кто некогда сыграла маленькую Эштике, прильнувшую к оконному стеклу, за которым под звуки аккордеона трясла телесами госпожа Шмидт. В этом же ресторане, который держит кабатчик из «Проклятия» и «Гармоний Веркмейстера», вновь занимает свой обычный пост Альфред Яраи и при случае предается тому же шутовству, что и в баре из «Сатанинского танго». Тот же актер, Михай Кормош, исполняет роль провозвестника катастрофы в виде двойной фигуры, толкователя и сообщника «принца» в «Гармониях Веркмейстера» и пророка апокалипсиса в «Туринской лошади». И Эрика Бок в рутине жестов дочки старого Ольсдорфера[28] или в тяге к роскоши дочери Маллойна хранит воплощенную память маленькой идиотки.

Образцовое в своей заурядности место, где могут сложиться в общий ритм ожидание тождественного и надежда на изменение, где предлагаемое искушение и возвещаемая катастрофа образуют ситуацию, когда индивиды ставят на карту свое достоинство, такова формула, для которой фильмы Белы Тарра должны изобрести исполненные значения варианты. «Человек из Лондона» служит примером одной из возможностей этой формулы: ее прививку к пришедшей со стороны интриге. «Туринская лошадь» представляет собой пример обратного случая: здесь формула сведена к своим минимальным элементам, после этого фильма уже нет оснований делать другие. В романе Сименона Беле Тарру предлагается образцовый пример искушения: с высоты своей будки работающий по ночам стрелочником Маллойн присутствует при незаконной передаче сброшенного с корабля чемоданчика, потом при разборке двух сообщников и падении чемоданчика в воду. Выловив его, он оказывается втянут в машинерию событий, в результате которых вопреки своей воле становится убийцей вора. Из всей этой истории Бела Тарр по сути извлек одну ситуацию, ситуацию одинокого человека у себя в стеклянной башне, человека, чья работа на протяжении двадцати пяти лет состоит в том, чтобы из вечера в вечер смотреть, как с парома сходят пассажиры, и приводить в действие рукоятки, открывая путь перед поездом: это человек, сформированный рутиной, изолированный своей работой, униженный своим уделом, которому дошедшее через окно зрелище предлагает чистое искушение изменением.