Белая буква

Гюнше (в отчаянии). Мы теряем время, мой фюрер! Возможно, они сделают из вас вестового, но не здесь и не сейчас! Они не хотят оставлять вас в Берлине, даже превратив в другого человека, потому что вы все равно погибнете. Шансов нет. Они знают будущее! Они могут взять с собой только одного! Они бы взяли нас всех, однако это невозможно. Я не знаю, какую они используют энергию, но она у них на исходе. Так они объяснили.

Гитлер (пристально смотрит ему в глаза). Они сказали, что будет с тобой, Отто?

Гюнше (растерянно). Я… не спрашивал, мой фюрер. Моя жизнь не имеет значения, когда решается судьба Германии!

Гитлер (уверенно). Ты будешь жить долго. Я рад за тебя, Отто. Ты своими глазами увидишь, во что превратится Европа, и, может быть…

Гюнше (умоляюще). Время!

Гитлер. Вы обещаете, штурмбаннфюрер, что…

Гюнше (перебивает). Обещаю! Какое бы решение ни приняла фрау Гитлер. Возьмите яблоки, мой фюрер!

Гитлер. Одно. Второе отдайте Еве.

Выходят из бункера.

Занавес.

Белая Буква

(9-й «Б» класс, школа № 169, г. Ленинград)

4.

Компьютерный экран, с которого Объемов (во сне) читал сочинение под издевательским названием «Весеннее волшебство», подобно занавесу в новомодном инновационном театре, разорвался на колышущиеся ленты с прыгающими по ним, как блохи, белыми буквами. Какие-то буквы пытались воспроизвести слова, но Объемов не мог ухватить их пульсирующий смысл. Это его огорчало, потому что он понимал, что упускает нечто важное. Сосредоточившись, он не столько прочитал, сколько угадал, а может, и додумал два блошиных тезиса: «Необходима моральная чистка национального организма» и «Космополитическая созерцательность должна исчезнуть». Бред, вздохнул Объемов, моральная чистка еще туда-сюда, но космополитическая созерцательность — основа любого художественного творчества, как она может исчезнуть? Потом до него дошло, что это не ветер колеблет ленты занавеса, а ревет сирена.

Писатель Василий Объемов открыл глаза. В гостиничном окне вибрировала ночная радуга мигалок милицейских (каких же еще?) машин, несущихся по улице. Началось, успел подумать он, проваливаясь в стремительно истаивающий полусон перед окончательным пробуждением.

Полусон зачем-то вернул его на конференцию. Он обнаружил себя стоящим на трибуне перед угрюмым и недобрым, длинным, как вытянутое к горизонту поле, залом. В зале сидели уже не писатели, а другие люди с расплывающимися, как блины на сковородке, лицами. Определить их национальную и профессиональную принадлежность не представлялось возможным. Это были люди вообще, если угодно, человеческий материал, из которого кто-то что-то всегда хотел сшить, руководствуясь собственными мыслями о качестве материала и моде. Объемов мучительно старался зацепиться хоть за чей-нибудь заинтересованный взгляд, но встречные взгляды ускользали, как если бы глаза людей в бесконечном зале были на коньках или роликах.

На трибуне перед ним лежал блокнот, который он судорожно перелистывал, пытаясь отыскать тезисы. Иногда на писателя Василия Объемова во время публичных мероприятий накатывал необъяснимый ступор и он не мог слова ступить без заранее подготовленных тезисов. Удивительно пусто было и сейчас в его голове. Одна только глумливая фраза прыгала в ней, как блоха: «Вас, ребята, весеннее волшебство точно не обрадует, потому что оно по вашу душу!» Неведомый портной как будто кроил из его сновидений тревожный водевиль с элементами футурологического триллера. В последнее время этот странный литературный жанр вошел в моду. Даже во сне, огорчился Объемов, я бегу за модой, хотя точно знаю, что не догоню. Поздно. А ребята бегут от весеннего волшебства, но не знают, что от него убежать невозможно. Догонит.

Изначальное недоверие к сонным тезисам Объемова (он пока и сам не знал, какие они, однако догадывался), как латекс, обволакивало зал, и Объемов ясно осознавал, что отчуждение между ним и залом непроницаемо и непреодолимо. Его слова опережающе превращались в тот самый бисер, каким (вместе с добрыми намерениями) вымощена дорога известно куда. Да как же они пустили меня на трибуну, искренне недоумевал Объемов. Он уже знал, как начнет выступление. С цитаты из Горького: «Великая заслуга перед жизнью и людьми — сохранить в душе истинно человеческое в дни, когда торжествует обезумевшая свинья».