Белая буква

…А потом он вдруг увидел себя на скамейке у своего деревенского дома в Псковской области. Он сидел, умиротворенно поглаживая по крепкой холке соседскую собаку Альку. Она частенько забегала к нему с краткими дружественными визитами, но главным образом чего-нибудь перехватить. Хозяин Альки — бывший совхозный тракторист, а ныне безработный селянин Жорик — сильно выпивал и, соответственно, слабо кормил Альку. Несколько дней назад Объемов варил в огромной кастрюле борщ, и вовремя подоспевшей Альке досталась огромная костолыжина, предварительно очищенная Объемовым от мяса, но не от пленок с хрящами. Из-за нее, помнится, не получалось прикрыть кастрюлю. Кость упрямо таранила крышку, как торпеда дно корабля. Алька, радостно урча, убежала с лохматой капающей костью, а теперь вот зачем-то снова ее притащила. Кость была обглодана до зеленоватой (видимо, Алька грызла ее в траве, а может, использовала траву как гарнир) белизны.

Намек понял, поднялся со скамейки Объемов, пошел в дом к холодильнику. Ничего подходящего для Альки там не нашлось. Пришлось отрезать кусок буженины. Она была свежая, розоватая, в нежном светящемся сале, только утром привезенная с приграничного белорусского рынка в Езерищах. Рука дрогнула, непроизвольно уменьшив Алькину порцию. Собака, лязгнув зубами, проглотила буженину, он едва успел отдернуть бережливую руку. Облизнувшись, Алька подняла с земли зеленую кость, отошла с ней к забору и там носом, как совком, старательно прикопала ее под кустом малины. После чего, повеселев, дежурно попрощалась, лизнув Объемову руку, и серой стрелой полетела по своим делам. Не добежав до калитки, вдруг остановилась, развернулась и, склонив голову, уставилась на Объемова. Тому даже показалось, что складки собрались на шерстяном собачьем лбу — так внимательно и задумчиво она на него смотрела. Потом Алька тяжело вздохнула, вернулась к кусту малины, раздраженно выкопала кость и, уже не оглядываясь, убежала с ней в зубах, нервно помахивая хвостом, то есть, если верить кинологам, обуреваемая сомнениями и обидой. Самое удивительное, что и Объемов обиделся на Альку. Как же так, это ведь он дал ей эту кость, а сейчас еще угостил восхитительной бужениной! Как ей в голову могло прийти?

…Наконец он обнаружил в блокноте злополучные тезисы, перевел дух, но язык во рту как будто окаменел. Длинный, полный угрюмых людей с блинными лицами (только самонадеянный шутник мог назвать их ребятами… если только не с песьими головами) зал показался Объемову уже не полем, а объемистым бассейном, а тезисы — внешне безобидным бытовым прибором вроде электробритвы, фена или… машинки для вскрытия писем. Прочитать тезисы было все равно что швырнуть в бассейн электрический прибор! Он не раз видел, как это делают в фильмах плохие ребята. Правда, даже отпетые кинематографические злодеи не замахивались на бассейны — ограничивались ваннами, где имели несчастье находиться их обнаженные, а потому ограниченные в оказании сопротивления жертвы. При этом у Объемова не было сомнений, что безлицые ребята в полевом зале обречены — независимо от того, услышат они его тезисы или нет. Не было у него сомнений и в том, что убойная электрическая волна настигнет его на трибуне и он тоже противоречиво погибнет вместе с обреченными ребятами, которых хочет предостеречь. Проигнорировав его предостережение, они еще успеют его опережающе осудить за человеконенавистнические, по их мнению, тезисы. Это было совершенно невозможно, но Объемову вдруг показалось, что в зале сидят… подсолнухи. Раз так, приободрился он, чего бояться, худшее, что мне грозит, — пробуждение.

«Смешение рас и народов, — откашлявшись, обратился Объемов к растительной аудитории, — можно уподобить стихийно-насильственному переливанию крови без предварительного ее клинического анализа на резус-фактор, группу и различные заболевания. Результат подобного переливания — в лучшем случае бесплодие, то есть жизнь без продолжения жизни, в худшем — смерть». Эх, огорченно посмотрел в зал, знал бы раньше, что вы растительные, привел бы примеры из биологии — из Менделя, Вавилова, дедушки Мичурина… да хотя бы Лысенко! «Ничем хорошим, — быстро продолжил Объемов, не обращая внимания на зловещую тишину в зале, — это не закончится ни для тех, кому перелили, ни для тех, кого перелили. (Эх, надо бы — привили!) Каждый народ, — он с изумлением обнаружил, что это последний тезис (ему почему-то казалось, что их больше), — выбирает свой путь в небытие. Русский народ уходит в небытие не шелохнувшись!» И вдруг после паузы — не по писаному, а от себя (лающим каким-то, словно это он был с песьей головой, голосом): «Потому что небытие, тьма, хаос, смерть — колыбель новой жизни! Чтобы по-настоящему воскреснуть и преобразиться, нужно по-настоящему умереть!»