Белая дорога

— И не начали даже. Оленей загнали в кораль, люди стали ловить их, но тут Умтичан прибежал и такой крик поднял… Потом взял и выпустил всех до единого…

Урэкчэнов остолбенел. Толстое лицо его побагровело. Задрожал массивный подбородок, губы нервно задергались.

— Налимов, ты знаешь, что налим — самая последняя из рыб? Нет? Так знай. Ты тоже — последний из людей. Сопляка испугался?! Приказ заведующего — для тебя ничто? Близко не подпущу к оленям, так и знай! Уволю!

Налимов побледнел, но молча выслушал Урэкчэнова. Он понимал, что произошло чрезвычайное происшествие. Надо же случиться такому как раз в тот самый момент, когда за сдачу оленей отвечал именно он. Урэкчэнов не простит ему этого. Еще и выгонит из совхоза. Сколько раз тыкал в лицо, дескать, плохо работаешь, а я тебя защищаю.

— Садись! — приказал Урэкчэнов. — Думать будем.

Случай в корале всполошил весь поселок. Разговоры шли только об этом. Одни осуждали поступок Гены:

— Ишь, камусами упрекнул, будто сам без них обходится.

— Только-только работать начал, а уже — командир! Никакого уважения к старшим…

— Коли сейчас нос кверху дерет, что будет, когда бригадиром станет?

— Труд оленевода нынче почетный, вот посыплются на него ордена, тогда еще не то увидим…

Другие удивлялись смелости Умтичана:

— Ты смотри какой! Урэкчэнова не побоялся.

— Да, против Урэкчэнова сроду никто не выступал. Архип Степанович его теперь в порошок сотрет.

— Просто выгонит из стада и все.

— На этом не остановится. Еще напишет куда следует.

— На жалобы и доносы он мастер.

Третьи оправдывали:

— Молодец! Правильно поступил.

— Он же не для себя старался, для совхоза.

Гена тихо переступил порог своего дома, закрыл за собой дверь. Молча взглянул на жену. Клава ласково улыбнулась.

— Ну, что, Гена? — участливо спросила она, заметив, как он осунулся и побледнел. — О, как о тебе сегодня языки чесали. Особенно женщины. Специально говорили громко, чтобы я слышала. И в больнице, и в магазине.

— Все хорошо, Клава. Оленей вывел на обратный маршрут, — спокойно сказал Гена, вешая пальто и шапку. Скинул пиджак, снял сорочку, устало шагнул к рукомойнику и не спеша стал мыться, густо намыливая лицо и шею. Жена протянула ему чистое махровое полотенце.

— Ты что такой грустный? — спросила Клава, когда Гена сел за стол.

— Просто немножко устал.

— Поешь как следует, — жена придвинула к нему тарелки с едой.

— Ты знаешь, Клава, как они рвались на волю! Когда я их выпустил, ринулись как снежная лавина, — улыбнулся Гена, его черные глаза потеплели, обветренное лицо смягчилось.

— Люди только и говорят, как ты угнал сегодня оленей.

— И что, ругают? — веселые искорки заиграли в глазах.

— Ох, ругают.

— А, по-твоему, правильно я поступил или нет?

— Ты иначе поступить не мог.

Оба замолчали. Затем Клава вдруг спросила:

— Жалеешь, что накричал на людей? Там ведь много пожилых было…

— А стал бы упрашивать — половину стада забили б. Мне важно было остановить их. Вот я и… — Гена вздохнул: — За людей стыдно. Камусы глаза им затмили. Жадность обуяла.

— Не все же такие, Гена.

— Конечно, не все. Но все-таки. Живем вроде бы хорошо, все у нас есть, а некоторые все жаднее становятся. Но ты у меня не жадная, — засмеялся Гена, обнимая жену, — не спрашиваешь, сколько из зарплаты вычтут за срыв забоя!

Комсомольское собрание рабочих совхоза было бурным. Такого здесь давно не помнили. Зоотехник Тамара, секретарь комсомольской организации, пригласила на это экстренное собрание Урэкчэнова.

Заведующий оленеводческой фермой выступил первым. Он рассказал о трудностях, связанных со сдачей мяса государству. Хвалил передового бригадира Кадара Болгитина, сумевшего и на этот раз пригнать на забойный пункт самых упитанных оленей. Выразил уверенность в победе Болгитина в соревновании с другими бригадами, надежду на то, что остальные бригады в будущем тоже подтянутся. Но радость от столь близкого досрочного перевыполнения плана омрачил своим вопиющим поступком комсомолец Геннадий Умтичан…

Одни выступавшие поддерживали Гену, другие осуждали, считая виноватым в том, что совхоз не выполнил годового плана. Гена решил сидеть молча. «Пусть поступают как хотят», — думал он.