Белая дыра

Конечно, теперь, без жука и своей Новостаровки, он мало что может. Но спасти эту сироту еще в его силах. А это не так уж и мало. Человек до тех пор человек, пока он может защитить слабого. Нет, он не подумал так. Он так почувствовал. Слезы пролились, и душа очистилась.

Однако надо торопиться.

Солнце, багровое как морда алкоголика, склонялось к туманному закату. День кончался. Но какой это был день с тех пор, как Охломоныч проник в запузырье — то ли второй, то ли третий, а может быть, и десятый — ему не было ведомо. Он попытался сориентироваться в пространстве и определить, где находится его Новостаровка. Однако сделать это, не зная своего местоположения, было невозможно. К тому же с невысоких небес на сырую землю, тяжелое от непролившегося дождя, спустилось облако. Если человек не может воспарить, небо спускается к нему. Только это не одно и то же.

Совсем потерялся в тумане Охломоныч, как вдруг мгла озарилась ровным светом. Прижимая к груди котенка, Охломоныч заспешил на свет. Мусор шуршал под ногами, внезапно вырастая перед ним барханами сырых, прелых отбросов. Порой он проваливался в него по пояс и, чертыхаясь, разгребал липкую дрянь. Разгребать сугробы отбросов двумя руками было бы сноровистее, но он боялся потерять котенка.

Свет был мягким и теплым. Но как ни спешил к нему Охломоныч, он не приближался. А так хотелось поскорее оказаться внутри этого чистого света. Свалка между тем не кончалась. Напротив, кучи хлама становились выше и круче, напоминая горные пики. Скатившись в мусорную долину, Охломоныч несколько часов выбирался из тени, то и дело сбрасываемый вниз звенящими лавинами окровавленных шприцев. Когда же, весь исколотый и оцарапанный, вскарабкался на героиновую вершину, взору его внезапно открылась гигантская бутыль, озаренная изнутри. Сквозь ее чистые стекла просвечивал защищенный непроницаемым стеклом выпуклый кусок планеты — Новостаровка, Бабаев бор, озеро Глубокое, неждановские болота. Эта хрустальная бутыль была так прекрасна и так велика, что горлышко ее, теряющееся где-то в глубинах космоса, среди звезд, невозможно было разглядеть. Впрочем, как и противоположный бок бутыли, прячущийся за горизонтом. Рискуя быть погребенным под лавиной шприцев, Охломоныч гигантскими прыжками бросился с вершины вниз. Скатываясь, шприцы издавали мелодичный новогодний звон и приятно хрустели под ногами. Охломоныч кричал песни, музыка и слова которых рождались внезапно и неудержимо рвались из души. И тут же забывались.

Ступив на твердую почву, он почувствовал подошвами тревожную дрожь земли. Не понимая еще причин явления, но уже предчувствуя нечто ужасное, он со всех ног бросился по пустынному, сотрясаемому неведомой силой полю к своей Новостаровке.

— Постойте, — закричал он, — подождите!

Ровный гул поглотил его жалкий писк.

Бутылка медленно поднялась над землей, вырвав из покатого бока планеты его родину.

По пяткам словно ударили ломом.

Под дном бутылки полыхнуло сварочным сиянием, и она величественно и медленно взмыла ввысь.

В то время как земля бешено сотрясалась вселенским вулканом ревущей стены огня, уплывающая в черную бездну сонная Новостаровка была безмятежна. Деревья не гнулись, и ровная гладь Глубокого не морщинилась рябью. Вместе со спящей деревней уносилось вверх одинокое облако. Бутыль плавно убыстряла движение. Густой огненный столб золотым зноем озарял туман и холмы свалки в тумане. Тряпье и хлам вместе с черными и белыми птицами кружились в клубах золотого тумана. Ослепшего от сварочного сияния, оглохшего от рева огня, Охломоныча бросило на потрясенную планету. Со звоном лопнула тонкая леска. Ударился он лопатками да затылком о дрожащее поле, и мрак покрыл его очи.

…Черные сквозняки вечности шевелили редкие волоски на холодной лысине Охломоныча.

Эти сквозняки дули в дыру, пробитую в густом тумане прозрачной бутылью, унесшей в неизвестность Новостаровку. Как прорубь, мерцала она звездами в белой мгле над лежащим Охломонычем. На груди отставшего новостаровца сидел котенок. Прижимая перебитую лапку к груди, он молча смотрел в черную брешь.

Охломоныч открыл глаза и долго, равнодушно смотрел, как медленно затягивается космическая прорубь.

С улетом родной Новостаровки планета показалась ему совершенно чужой. Чужой стала и собственная плоть. Пустая, как опорожненная бутыль, которая без содержимого теряет всякий смысл. И так сильно захотелось наполнить, залить до краев порожнюю плоть собственного тела смыслом. Однако смысла-то как раз и не было. У него были крылья, но они улетели самостоятельно, оставив его одного в чужом краю, где никто не говорит на его языке.

Кроме котенка с гноящимися глазами.

Из черной дыры посыпались хлопья. То ли пепел, то ли снег. То ли мелкие клочья надежды.

Хлопья светились.

Охломоныч спрятал котенка за пазуху и, помогая себе руками, сел.

Планета раскачивалась под ним, как маятник.