Белая кость

Бекешев был одним из первых, кто сполна вкусил радости разбитного московского бытия. Да и как может быть иначе, если ты живешь не только на нищенское офицерское жалованье. Есть деньги! И тогда рестораны распахивают перед тобой двери, ты желанный гость на балах — этих ярмарках московских невест, нет отбоя от приглашений на пирушки в теплых компаниях, тебя легко проводят за кулисы модного московского кафешантана и знакомят, знакомят!.. И женщины, от вида которых сразу закипает кровь, поворачивают свои прелестные головки в твою сторону и непроизвольно облизывают губки.

В результате оказалось, что дополнительные пятьсот рублей в месяц к его офицерскому жалованью, даже удвоенному — совсем небольшие деньги. Просто никакие! Он опомнился, когда от десяти тысяч осталось не более трех с половиной. Куда все ушло? Ну да! Оперетка и цветы с золотым браслетиком актрисульке… В оперу пошел было один раз и заснул. Лихач с бубенцами, и с этой актрисулькой в обнимку, когда чувствуешь ее податливое молодое тело, слышишь жаркий шепот, обещающий все наслаждения любви, ловишь ее мягкие губы… Он редко приходил один в уютную двухкомнатную квартирку, которая располагалась на втором этаже доходного дома в одном из арбатских переулков. Надо заметить, что его женщины были разными и внешне, и по характеру, и по положению в обществе, но ни разу не случилось ни одного скандала, не говоря уж о битье посуды и женском визге. Дамы, к своему удивлению, легко подчинялись этому двадцатилетнему парню, хотя многие были старше него, опытнее (к слову сказать, Дмитрий был переимчив в постельной учебе), прошли через всякое, включая мордобой… Но у Бекешева был природный дар обращения с женщинами — укрощал их без унижения. Они становились послушными, и при этом даже изначально холодные превращались в нимфоманок в жаркой постели…

А какие в Москве вечера! Дмитрий не помнит ни одного раза, чтобы он скучал в компаниях, где собиралась разношерстная публика: художники, писатели, композиторы, издатели, газетная мелюзга, офицеры, владельцы скаковых конюшен и жокеи, брокеры, биржевые спекулянты, темные личности с галстучными булавками, в которых сверкали слишком крупные бриллианты, чтобы быть настоящими. И вино, вино… Пили за все — за военных, штатских, великую Россию, за будущие победы, армию, женщин… Да никаких денег не хватит!

Он вовремя остановился. Первым делом бросил карточную игру — ему хронически не везло. Хватило ума понять, что везение рождается вместе с человеком и нет никакой возможности переломить судьбу. Одноразовая удача или неудача ничего не меняет. Поэтому в один прекрасный вечер, встав из-за стола, где он оставил очередные триста рублей, он сказал своим партнерам, что это последний вечер, когда они видят его играющим в карты. Ломберный столик слышал на своем веку сотни таких клятв, которые всегда нарушались, и потому партнеры только усмехнулись. Они не знали подпоручика, иначе б не улыбались. Не так резко, но с той же решимостью отказал собутыльникам, которые хорошо притворялись его друзьями, хотя он никогда их за друзей-товарищей не держал. С женщинами стал разборчивее — кокотки, специальностью которых было вытягивание денег из таких Бекешевых, получили от ворот поворот. Дмитрий научился отличать корыстный интерес от влечения, которое испытывали к нему многие дамы из его окружения. Не знал угрызений совести, затевая интрижку с очередной замужней особой, с мужем которой был шапочно знаком.

Надо заметить, что оба брата почувствовали финансовое облегчение, когда младший Бекешев бросил куролесить. В ответ на просьбы о дополнительном «вспомоществовании» Павел исправно слал деньги и ни разу не упрекнул брата в мотовстве. Родителям об этом не сообщал, зная наперед негативную реакцию отца.

Кстати, у Павла не было чувства вины перед братом за доставшееся ему наследство. Через два дня после беседы Дмитрия с отцом у них состоялся мужской разговор в том же кабинете. Но теперь их не разделял письменный стол — они сели в кресла по одну сторону. А на стол поставили три бутылки вина, бокалы и домашний сыр. Разговор был долгим и не только о наследстве. Более того, о нем почти не говорили. Старший брат увидел, что Дмитрий искренне согласен с решением родителей, и этого было достаточно. Они беседовали обо всем как близкие друзья. В такие минуты приходит вызванная доверием полная откровенность. За полночь, когда дом уснул и подошел конец второй бутылке вина, Дмитрий открыл третью, наполнил бокалы, и Павел вдруг сказал:

— Знаешь, Дима, я ведь тебе жизнью обязан.

— Что?! — рука Дмитрия с бокалом вина застыла в воздухе. Он поставил его на стол. — Как это жизнью? Я не помню, чтоб я тебя из воды вытаскивал или от ножа прикрыл… Если ты о медведице, так я себя спасал в первую голову. Что-то ты разошелся сегодня, Паш… Может, хватит с тебя? Иди-ка ты к жене…

— Ты свой приезд в Питер помнишь? — Павел поднял бокал и протянул вперед, как бы приглашая чокнуться.

— Ну? — младший брат не принял приглашения.