Белая кость

Ночью Дмитрий пришел к отцу, договорившись с ним предварительно о беседе. Платон Павлович понял по лицу сына, что у того есть, о чем поговорить, что Дмитрий хочет рассказать ему что-то важное. Не встревожился — он верил, что сын ничего непорядочного, позорного совершить не может. Может, разочаровался в военной карьере? Ничего страшного… Но вряд ли такое могло быть. В последних письмах сын писал, что все идет отлично и он получил распределение в тот полк, в котором хотел служить.

Дарья Борисовна была слегка расстроена — рассчитывала, что сын будет служить в их губернской столице. О женщины! Никак не могут смириться с тем, что сыновья, даже самые любимые, взрослеют и уходят — порой навсегда.

Отец выслушал сына, ни разу не перебив его. Долгое молчание наступило в кабинете после того, как Дмитрий закончил. Отец налил себе и Дмитрию портвейна. Взял бокал и не предложил сыну присоединиться к нему. Не стал ни пить за удачу на новом поприще, ни желать успехов… Дмитрий тоже выпил немного вина. Понял, что отец, мягко говоря, недоволен его выбором.

— У меня не было выбора, папа, — начал он оправдываться.

Платон Павлович поднял руку, и Дмитрий послушно умолк.

— Дмитрий, они тебя предали. Я говорю о твоем начальстве. Но, с другой стороны, может, я стар стал и понятия мои о рыцарстве и доблести старомодны — век-то на дворе уже двадцатый. Им — я опять же о твоих командирах — лучше знать, на что ты годишься. По твоим словам, ты будешь уметь выкрадывать людей, убивать, взрывать поезда, мосты, захватывать документы, носить вражескую форму… Что там еще в современной войне? Отравлять колодцы?

Дмитрий сморщился.

— Не будешь все-таки. И то слава Богу.

— Ты против, папа, я вижу. Но мне это по душе, — Дмитрий выговорил последние слова с напором, как делал всегда, когда начинал спорить с отцом. Никогда не спорил с матерью, но не потому, что во всем подчинялся ей. Просто знал, что его манера настаивать на своем с давлением может раздражать и даже обижать собеседника. Отец никогда не обижался, правильно понимая характер младшего сына. А мать манера Дмитрия спорить всегда расстраивала. Но сейчас, скажи она ему, что он не должен идти в диверсанты, все равно настоял бы на своем. — А если войны не будет? — продолжил он. — Отношения между кузенами прекрасные, а больше не с кем воевать. Да это вообще может не пригодиться. Через год обучение закончится, и я скорее всего продолжу военную карьеру. Если честно, отец, я не знаю, что будет после года обучения. Но обещаю, что буду готовиться в академию и…

— Если будет война и ты попадешься, тебя даже не расстреляют. Повесят. Повесят тебя! Ты хоть это понимаешь?

— Зачем же меня отпевать раньше времени. Пусть сначала поймают! — набычился Дмитрий. Начал жалеть, что поделился с отцом. Предупреждали его умные люди! У таких стариков старомодные понятия о том, как надо воевать. А в белых перчатках битвы не выигрывают. Это потом создатели легенд отмывали грязь с кровью пополам, и возникали светлые образы рыцарей без страха и упрека. Да такие благородные, если они не плод воображения бардов, всегда проигрывали свои битвы, и их самих убивали! Народы всю жизнь дрались не по правилам. И кто их вообще придумал, эти правила?

Отец улыбнулся. Взглядом показал сыну, чтобы тот наполнил бокалы.

— За тебя, Дмитрий! — он поднял бокал. — Я никогда не пил за удачу, считая, что она приходит только к тому, кто успевает во время ухватить ее. За любое место, — Платон Павлович усмехнулся двусмысленности, — но сейчас я пью именно за нее. Пусть тебе сопутствует удача в твоем деле. До дна, сын!

11

Бекешев часто вспоминал учебу в диверсионной школе и говорил себе, что это был лучший год его жизни, хотя и трудно было невероятно, особенно поначалу. Преподаватели выжимали из них двадцать семь потов каждый день, и не все выдержали. Занятия начинались в семь тридцать в лагере (огромный огороженный участок со служебными помещениями и выходом на лесной массив) под Москвой, куда можно было добраться на местном поезде по Николаевской дороге и пробежать — иначе опоздаешь — через лесок около версты по малозаметной тропинке. Курсанты — все новоиспеченные офицеры из разных юнкерских училищ — переодевались в солдатскую форму, в которой они проводили весь день, и рапортовали о прибытии. Желающие остаться на ночь, делили комнату с двумя сотоварищами. Поначалу все так и делали, ибо никаких сил на то, чтобы поехать в город не оставалось. А через месяц, два, попривыкли, втянулись в эти сумасшедшие тренировки и уезжали на ночь в Москву.