Белая кость

Павел вышел, и Ира негромко спросила Дмитрия:

— Вы не передумали насчет молитвы?

— Нет! — ответил он без секундной задержки.

Родители приехали на следующий день. Платон Павлович широко раскрыл глаза, увидев младшего сына.

— А ты почему еще не в училище? Что такое?

— Приболел я, отец, — ответил Дмитрий. — Завтра отбываю.

— Приболел? Ты? — недоверчиво сощурился отец. — С чего это? Никогда не болел, а тут вдруг… Ты смотри у меня. Что за хворь напала? А?!

— Ну хватит тебе, Платон, — вступилась за сына Дарья Борисовна, донельзя довольная, что увидела-таки своего любимца перед долгой разлукой.

— Ты, Даша, не вмешивайся. Это дело мужское…

— Он и впрямь простыл. Даже лихорадило, — вступился за брата Павел. — Наверно в пруду перекупался. Ты же знаешь, там ключ на ключе… Туда в июле-то никто не сигает. Я говорил ему…

— Ты, Павел, тоже… Всегда Дмитрия покрываешь. Я вас, братьев, знаю, — проворчал отец, погрозив Павлу пальцем, и повернулся к Дмитрию: — Чтоб завтра же утром на станцию!

— Будет исполнено, вашбродь! — Дмитрий шутливо козырнул.

— Я тебе не вашбродь, но высокопревосходительство, — окончательно отошел отец.

За столом тема убийства премьера всплыла как неизбежность. Слишком близкой во времени была эта драма.

Ира написала потом Дмитрию о своих переживаниях в те дни. Они переписывались. Писали друг другу о разных пустяках, шутили, но то письмо было особенным, и Дмитрий его запомнил: ее не успокоили теплые объятия родителей мужа при встрече. Она ждала их оценки и замирала: неужели все пойдет прахом из-за ее соплеменника? Неужели они сейчас позволят себе высказывания, после которых придется уехать из имения навсегда. Уехать от любимого мужа, преподавания в школе, от детей, которых она успела полюбить, от их родителей, чье уважение она завоевала с таким трудом… Она не хотела этого, но знала, что уедет, если Платон Павлович или Дарья Борисовна станут говорить гнусности, какие наверняка сейчас выкрикивают антисемиты всей России. Ей придется это сделать. И тогда она молча глядела в тарелку, не притрагиваясь к еде, и слушала, слушала, слушала…

— Я позвонил из города в Киев моему бывшему коллеге. Он там в прокуратуре, — сказал Платон Павлович, после того как они обсудили само убийство и его возможные последствия для страны. — Он говорит, что Богров — агент охранного отделения, провокатор. Нечистоплотная личность. Запутался, решил отличиться… Дело это темное. И еще он сказал, что раскрыто оно до конца никогда не будет, потому что там не только Богров, но и свои могут быть замешаны… Так что эту сволочь быстро повесят и дело закроют. Да и вообще! Николай давно хотел избавиться от Столыпина. Слишком ярок! Не было за ним самодержца нашего видно.

Ира после первых же слов Платона Павловича ощутила, как свалился с ее плеч тяжкий груз. Провокатор во все времена был существом презренным независимо от его национальности.

В конце письма она написала, что одновременно с облегчением ощутила стыд за то, что усомнилась в семье Бекешевых. Эти слова согрели Дмитрия. До последних строк он читал письмо с чувством неприязни — не хотел вникать в ее переживания. Почему, собственно, она усомнилась в них? Почему они обязаны были вести себя так, как ей хотелось? Но слова извинения — а как еще можно было расценить признания о стыде? — растворили его враждебность.

9

Так что же он скажет своим? Вот уже поезд медленно втягивается в вокзальное пространство. Скоро он увидит Павла, с отцом и матерью встретится в имении, и тогда придется рассказать о подлинном распределении. А он так и не решил, говорить ли о том, что не будет служить в полку. Он и в самом деле поручик никакого полка, и у него другое предназначение!

Бекешева вызвали к начальнику училища за три дня до церемонии выбора места службы. Он уже знал, что идет одиннадцатым номером в первой сотне, и подбирал себе полк. Надеялся, что никто не перехватит место в Московском драгунском. Если же эту вакансию займут, поедет служить в свой город К., и там будет готовиться к экзамену в академию. Вызов удивил его. Что надо от него начальнику училища, старому служаке, которому, по мнению Дмитрия, давно пора уходить на покой?

Ничего не разъяснилось, когда он вошел в полутемный кабинет и доложился. Полковник долго разглядывал его, затем сиплым голосом (турецкая пуля навылет пробила ему шею на Шипке) сказал:

— Подойдите сюда, подпоручик.

Бекешев подошел, и полковник протянул ему конверт.

— Откроете этот конверт, когда покинете мой кабинет. Хочу сказать вам, что вы получили его по нашей рекомендации. Но вы вправе отказаться от предложения, которое будет вам сделано. Тогда доложите мне о своем отказе и получите распределение согласно вашему номеру. Кажется, одиннадцатый?

— Так точно, господин полковник.

Бекешев слегка удивился поначалу, что сам начальник училища знает его номер, а потом вспомнил слова о рекомендации.

— Вы свободны, подпоручик. Желаю удачи.