Белая лебедь. Рассказ

На работе коллеги сразу заметили в Лопухове что-то необычное. Он перестал суетиться, ходил молчаливый, отвечал прямо и резко.

Приятель Пахомов воззрился на него.

– Ты чего петухом ходишь?

Общественник Петров смотрел на него с сочувственным удивлением.

– Вот что делает отъем собственности.

Они не понимали, что дело не в автомобиле. Он заставлял себя вспомнить то время, когда с упоением читал Чехова, или в деревне у бабушки, зимой летел на коньках по бесконечному льду замерзшей реки с мелькающими по сторонам сопками с глухими лесами, до головокружения, и был один, и ничто не мешало думать и делать, что хочешь.

Лопухов вдруг представил какую-то иную жизнь, в конце прошлого и начале нового столетия, которая казалась ему золотым веком. По рассказам старших, тогда мир был совершенно другим, была восхитительная опасность свободы мысли, люди словно с цепи сорвались, смело раскрывали свои подлинные мысли, не запрещаемые властью и не поддерживаемые ничьими авторитетами. То время считалось хаосом, отданным на растерзание окружающим по границам врагам. Правда, и тогда он не знал бы, что такое свобода, и как в ней жить.

Или это было еще раньше, в древние века, когда первые христиане жили не по Закону, а по божественной свободе и вольной ощупи смыслов, исповедуемой упрямым апостолом Павлом, наперекор своей догматической братии.

Вернее, представил какого-то прошлого себя, еще до рождения, до сковавших его генов родителей, когда, вероятно, был самим собой.

Коллеги смотрели на нервного Лопухова с недоумением: что это с ним? И шептались:

– Вздулся пузырь да и лопнул.

– Он что, с приветом? – тупо удивлялся один.

– Среди умных нормальных нет, – обрезал другой.

– Что поделаешь, где сила, там и норма, – философствовал третий.

Лопухов тоскливо смотрел в высоко поднятое окно своего подвала, где были видны шагающие ноги прохожих. Его подозвал за свой железный шкаф кадровик Злобин, как это бывало раньше.

– Я за тебя похлопотал. Пройди в кассу, получи сто юаней.

– С какой стати?

– Ты что, не знаешь? У нас сегодня митинг, посвященный нашей победе. Все получили, так что, обязаны пойти.

Лопухов выпрямился.

– Я не пойду.

Он удивился себе, с каким наслаждением высвобождался из своего обычного страха. Кадровик изумился.

– Как это?

– Не хочу.

Ошарашенный кадровик побагровел:

– Как! Я тебе помогал всем, чем мог. Вот как отблагодарил! Это тебе так не пройдет.

С него спала проклятая пелена страха – обидеть нелепой правдой, и неизбежности перед чем-то всесильным. Неодолимое чудовище, навалившееся на него и заставляющее прыгать и увиливать, наконец, откатило от него.

11

Лопухова вызвали в кабинет начальника департамента.

За длинным столом в ряде кресел редко сидели руководители среднего звена, на стене – портрет уверенного мачо – вождя. Обстановка уже не вызывала былого страха. Лопухов смотрел на них, как на неопасных инквизиторов, с любопытством младенца.

Начальник департамента, пожилой человек, заговорил усталым безразличным басом:

– Тут к нам приходят сообщения о вашем странном поведении. Обособились от коллектива, участвуете в протестах. Так ли это?

– Я не обособляюсь, – доверчиво сказал тот. – Наоборот, хочу убрать все преграды между нами.

– Как это?

– Хочу быть свободным.

– Жить в обществе и освободиться от общества нельзя.

Лопухов подавил желание увильнуть от угрозы.

– Нельзя, но общество может стать свободным.

Ему захотелось объясниться, глядя в непроницаемые глаза зама. Представил свой сад, свою маленькую семью с пуделечком Норочкой. И сознавая, что ничто не может изменить этот непроницаемый взгляд, улыбнулся:

– Наверно, дома, в кругу своей семьи, вы совсем другой.

Тот удивился.

– Причем тут это?

– Я обращаюсь к тому, кто там, в своей семье, свободен. Когда-то вы или ваши отцы спорили до хрипоты, и никто над вами не стоял с угрозой показательной публичной порки.

Слова этого клерка показались давно знакомыми и позабытыми, он, видимо, себе на уме.

В креслах сразу поскучнели.

– Тогда было совсем другое время, – вспомнил молодой начальник отдела. – С тех пор мир изменился так, что то время стало невообразимо.

Низенький в кителе ядовито усмехнулся.

– Откуда такое ископаемое? У нас таких давно нет. Пустые романтики и идеалисты давно разбежались от трудностей новой эпохи самостояния.

– И что, стало лучше? – спросил клерк.

– Так санкции! – откликнулся молодой начальник отдела. – Много лет прошло, но не хотят снимать, как поправки Джексона-Вэника.

Клерк упрямо продолжал:

– Да, было время, когда рассчитывали на творческую энергию людей. Но получилось, как всегда. Опять застыли, окаменели в догмах. Что произошло? Как разбудить людей? Надо докопаться до истины, чтобы снова стать свободными.

Толстый зам начальника департамента с черными волосами, растущими со лба, и густыми усами, уставился на него:

– Новый Христос нашелся. «Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут». А в наше время пахать надо.

– Мир иллюзий давно грохнулся! – вставил молодой руководитель.

– А еще автомобиль выделили! – вставил кадровик Злобин, сидевший в сторонке на стуле.

Сидящие в креслах смотрели на него, как на больного.