Белая лошадь – горе не мое

Сразу после первого урока к Александру Арсеньевичу подошла англичанка, преподававшая в его классе. Он улыбнулся ей как можно обаятельней, потому что догадался: жаловаться будет. Англичанка на улыбку, однако, не смягчилась и посмотрела на Александра Арсеньевича так, будто подозревала, что он заодно со своими учениками.

— Ваш класс совершенно распоясался!

Саня уже постиг, что в таких случаях лучше не перебивать, а внимательно слушать все, что скажут и при этом выражать на лице полнейшее согласие и даже некоторое возмущение своими учениками. Этому его научил Аристотель, хотя сам данной тактики не придерживался и за учеников своих заступался.

— Урок невозможно вести! — жаловалась англичанка. — Мяукают, гавкают! Не класс, а зверинец. Исупов как с цепи сорвался, это же отпетый хулиган какой-то! Вы разберитесь, этого так оставлять нельзя!

Александр Арсеньевич выразил на лице своем все, что положено, и пошел разбираться.

Родной шестой «Б», вместо того чтобы гулять, как положено, по коридору, толпился в классе.

— Доброе утро! — сурово сказал Александр Арсеньевич нарушителям. Кто мяукал?

— Вот он… — Вова Васильев с готовностью вытащил из парты худого рыжего котенка. Рыжий взглянул на учителя желтыми глазами и в подтверждение Вовиных слов горестно мяукнул.

— Я его у школы нашел…

— Миленький, правда? — зашумели девочки, потянувшись к рыжему. — Сан Сенич, глядите, какой хорошенький!

— Ну не хапайтесь, не хапайтесь! — загородил рыжего Адыев. — И так всего затискали!

— Он есть хочет! — жалостливо сказала толстая и добрая Курбатова.

— Вот и отдай ему свою колбасу!

— Я уже отдала, а он все равно хочет… Он на уроке всего два раза и мяукнул-то, а она сразу раскричалась!

— Не сразу, — уточнил Адыев. — В первый раз она только спросила, кто хулиганит. А Вовка говорит: «Я».

— А что мне было делать?

— Она Вовку выгнала, а он снова мяукнул! Ну, котенок, а не Вовка, Вовка уже за дверью был… Тут и началось…

— Ясно, — вздохнул Александр Арсеньевич. — А гавкал кто?

— Я! — уныло отозвался Исупов Леша.

— Зачем?

— Просто так! — ответил Лешка, стараясь, чтоб вышло грубо.

— Просто так делает один дурак! — наставительно объяснил ему Александр Арсеньевич. — Позавчера ты пел на уроке, вчера жег расческу, сегодня гавкал… Может быть, уже хватит?

Исупов Леша глубоко задумался.

— Нет, еще не хватит… — тоскливо отозвался он наконец.

После этого ответа Саня на Лешку обиделся с новой силой и решил больше с ним не разговаривать. И вообще не обращать внимания.

— Что с кошаком делать будете? — спросил он, не обращая больше на Исупова Лешу внимания. — Или все уроки мяукать намерены?

— Можно, я его домой отнесу?.. Мама сиамского хочет завести, да достать не может, я ее уговорю, что не надо сиамского, сиамские — они дураки такие…

— Сам дурак! — обиделся за сиамских кто-то из девочек.

— Они злющие! — пояснил Вова. — Я злых не люблю. Лучше мы этого заведем… Ну можно, Сан Сенич?..

— Иди. Но чтоб одна нога здесь, другая там…

Васильева Вову с котом словно ветром сдуло.

У Бедной Лизы разболелся зуб, и потому сочинение на волнующую тему «Кем я хочу стать?» в пятом «Д» пришлось проводить Александру Арсеньевичу, у него как раз «окно» было.

Александр Арсеньевич сидел на подоконнике и думал, что скоро зима, а пятый «Д» прилежно делился планами на будущее, время от времени незаконно справляясь у него, как пишется то или иное слово. Только у второгодника Вахрушева планов на будущее не было.

— Ты почему не пишешь, Вахрушев? — строго спросил Александр Арсеньевич.

— Да он никогда не пишет! — зашумел пятый «Д», отрываясь от работы. Все равно пару получит, зачем ему!..

— Да о чем ему писать-то? — ехидно крикнул кто-то. — Он же дворником будет!..

Вахрушев в разговор о своем будущем не вмешивался. Сидел и молчал, как всегда.

— Между прочим, — нахмурившись, сказал Александр Арсеньевич, — многие великие люди учились в школе плохо.

Будущие капитаны, летчики, космонавты и артистки захохотали, у них было здоровое чувство юмора: второгодник Хрюшкин — великий человек! Разве не смешно?

Саня оглядел хохочущий пятый «Д» и очень рассердился.

— Не отвлекайтесь, — велел он, пошел и сел рядом с Вахрушевым. Тот сидел один на последней парте, у окна.

— Не обращай на них внимания, — сказал он шепотом. — Пиши! Назло пиши…

Вахрушев смотрел в сторону, молчал.

— Слышишь? Пиши, чтоб самому интересно было… Пиши, что хочется!

— Как это? — сквозь зубы спросил Вахрушев.

— А так! Есть же у тебя самое главное, тайное желание…

Вахрушев пожал плечами, ответил угрюмо:

— Про то писать нельзя.

— Почему?

— Не положено.

— Ерунда! — сказал Саня. — На то и сочинение, чтоб писать не то, что положено, а то, что хочется. Ты представь, что было бы, если б все писали то, что положено!.. Со скуки умереть можно было бы! И книг хороших не было бы, если бы писатели писали, что положено…

— Я не писатель…

— Это еще неизвестно. Кто тебя знает — кто ты… Пиши!

На первой парте решительно подняли руку.

— А это только Вахрушеву можно писать что хочется? — с обидой спросила голубоглазая маленькая девочка. — Или всем остальным тоже?

— Всем! — сказал Александр Арсеньевич решительно.