Белая лошадь – горе не мое

Но Кукарека не испугался и всю дорогу жаловался Сане на сестру:

— Она такая безответственная! Ей сегодня в университет, там у них это… Не помню, как называется, в общем, историей они там занимаются раз в неделю. Она туда сейчас уйдет, а дома есть нечего…

— Так возьми и приготовь.

— Не мужское это дело! — не согласился Кукарека. — И вообще я до вечера буду сидеть некормленый, а у нее душа не болит! Я бы на ней ни за что не женился!

— Зануда ты! — вздохнув, отозвался Саня. — Пошли, я тебя покормлю.

Кукарека на мгновение задумался, но, решив, вероятно, что меж родственниками это вполне допустимо, пошел.

Дверь им открыл Боря. Он был уныл и задумчив.

— Ты чего? — удивился Саня.

— Да так…

— Мальчики, живо руки мойте и за стол! — скомандовала Елена Николаевна. — Санечка, как ты себя чувствуешь?

— Отлично! — доложил Саня.

— Может быть, ты все-таки скажешь мне, что с тобой вчера произошло?..

— Ну, мама!

Кукарека преданно молчал, но вид имел таинственный, заговорщический. Саня показал ему кулак.

Сели за стол.

— И как это Юлька там работает?.. — ни к кому особенно не обращаясь, произнес Боря.

— Где? — с полным ртом спросил Кукарека.

— На почте, естественно.

— А чего, даже интересно! Ходишь везде, людей видишь!

Саня осторожно жевал правой стороной и слушал.

— Надоело? — сочувственно спросила Елена Николаевна. — Устал?

— Да нет, — вздохнул Боря. — Видите ли, дело не в этом, а в том, что я, кажется, начинаю презирать людей…

— Это за что же? — удивилась Елена Николаевна, а Кукарека замер, не донеся ложку до рта, и уставился на Борю непонимающе.

— Как можно так жить! — пожал плечами Боря. — Вы представляете, Елена Николаевна, эти женщины с почты… Они же совершенно бездуховные личности! И каждый день разговоры! Все одно и то же, одно и то же: о детях, о болезнях, о продуктах, о деньгах!

— Ох, Боренька, не презирай… Ты не понимаешь…

— Чего я не понимаю? — усмехнулся Боря. — Знаете, как они живут? Утром — на работу. Вечером — по магазинам. Потом готовят поесть. Потом просиживают перед телевизором — некоторые. А некоторые даже телевизор не смотрят, но, понимаете, не потому, что им эти примитивные программы скучны, нет, они бы хотели посмотреть, но им стирать надо, гладить и все такое… Потом — спят. Ложатся рано на том основании, что завтра рано вставать. Утром кормят мужа и детей и идут на работу. На работе опять разговоры эти… Им ведь и говорить-то не о чем больше, понимаете? А после работы опять все снова. Это — жизнь?! Зачем они живут?!

— Они детей растят, Боря…

— А зачем, Елена Николаевна? — с отчаянием спросил Боря. — Они не читают, не думают ни о чем, кроме мелочей своей жизни! И дети у них будут такие же ничтожные и жить будут так же! Им же ничего в жизни не надо, только поесть и выспаться! Быдло какое-то!

— А ты — дурак! — сказал вдруг Кукарека.

— Женя! — укоризненно взглянула на него Елена Николаевна, а потом повернулась к Боре: — Не торопись судить, приглядись… Людей надо любить и жалеть…

— Любить я таких не могу и не хочу, — ответил Боря. — А жалеть их, на мой взгляд, не стоит, они сами во всем виноваты. Кто им мешал читать? Почему они не стали поступать в институт?

Саня сидел, слушал, молчал. То, что говорил Боря, было ему понятно, то есть он был вполне согласен, что такая жизнь, темная, серая, идущая по какому-то заведенному кругу, ужасна… Он, Саня, так жить не смог бы… Но странно неприятны были ему Борины слова. Слова, которые он, если разобраться, считал справедливыми. Или нет?..

— У нас мама тоже книжки не читает, — с вызовом сказал вдруг Кукарека. — А я ее все равно люблю!

Боря смутился, опустил глаза.

— Извини, я не имел в виду никого конкретно…

Но Кукарека не успокоился:

— Она медсестра и, если хочешь знать, работает по две смены, потому что папка умер, а нас двое… А в институт она не пошла потому, что Юлинская родилась, понял?

— Видишь ли, — вздохнул Боря, — с этим можно было не торопиться. Ведь можно было сначала закончить институт, а уж тогда…

— А это не твое собачье дело! — взвился Кукарека.

— Женя!

— А чего он говорит!

— Боря, ты действительно…

— Я же теоретически, — пожал плечами, Боря, а Кукарека вылез из-за стола и пошел одеваться.

— Женька! — выскочил вслед Саня.

Боря сидел опустив глаза и чертил вилкой по клеенке.

— Извините, Елена Николаевна, — виновато произнес он. — Мне очень неприятно, но он просто неверно меня понял…

Хлопнула входная дверь.

— Ну вот, ушел… — уныло сказал Боря.

Но это пришел обедать Арсений Александрович.

— Борис, письмо тебе от родителя! — крикнул он из коридора.

Боря поморщился.

На следующий день был дождь, и Елена Николаевна, конечно же, спросила, увидев, что сын натягивает куртку:

— Ты куда?

— Гулять, — сказал Саня. Не мог же он сообщить маме, что идет звонить Юле из телефона-автомата.

— Это ты?.. А пошли гулять…

— Мама не пустит, — вздохнула Юля. — Дождь…

— А завтра?

— Конечно. А у тебя синяк все равно просвечивает…

— Сильно?

— Ага… А больно?

— Нисколько!

— А я по тебе скучаю…

— А мама точно не пустит?

— Точно.

— А ты на каком этаже живешь?

— На третьем.