Белая луна над синей палаткой (СИ)

Револьвер вздергивается в руке Байбака, тоже подъехавшего ближе, и Чханъи замирает.

- Стоит ли? - с легкой грустью спрашивает Цзиньлинь. На мгновение оглядывается на Чханъи, и тот не успевает разглядеть против солнца ее лица. Когда Цзиньлин снова смотрит на Байбака, лицо ее по-прежнему спокойно. - Не трать пули. Он все равно сдохнет, ему не выбраться, - говорит она, понизив голос; так, будто говорит о чем-то потаенном, сладком, доступном лишь особенно близкому. Глубокий низковатый голос ее, мягкий и ровный, ласкает ухо Байбака.

Несколько мгновений Байбак, будто зачарованный, смотрит на нее, шагом съезжая с сопки и подъезжая ближе. Потом словно встряхивается - что-то беспокоит, что-то замечает он звериным чутьем своим.

- Занозу не оставляй, дойдет до сердца, - бормочет он старую пословицу и снова поднимает револьвер.

- В моей стране плохая примета начинать большое дело со смерти, - голос Цзиньлин чуть надламывается, а рука ее лезет куда-то за пазуху, заставляя Байбака перевести дуло револьвера в ее сторону. - Я хочу выкупить его жизнь, Хва.

Холщовый мешочек в ее руке. Солнце пригашает сияние свое, укрытое крохотным облачком, но из мешочка, неуловимо растянутого тонкими пальцами, вырывается сияние, ярче солнечного, и каплями тяжелыми падает на землю.

- Это бриллианты Кима Панчжу, - говорит Цзиньлин ясным твердым голосом. - Они твои, соратник, если наше с тобой дело не будет начато со смерти.

Тишина звенит, стихает даже ветер, стихает шелест жесткой травы и перешептывание песчинок, глушит тишина Байбака, не может он оторвать взгляда от раскрытого мешочка в руке светлокожей женщины, от ярких брызг, сияющих меж камней.

И разбивает эту тишину револьверный выстрел, сбивает Байбака с коня - Меченый, которого оставляет он без внимания, завороженный смертным сиянием камней, стреляет без промаха. Еще, еще раз вздергивается револьвер в его руке, но лишь сухо щелкает, раз, другой; эхом этого щелчка раздается второй выстрел - тише, глуше. Маленький браунинг в руке Цзиньлин чуть заметно дымится, в небо уходит струйка кисловатого запаха пороха. Лицо женщины все так же спокойно, но взгляд мягок.

- Встать можешь? - спрашивает она после того, как вдвоем они вытянули ногу Меченого из-под конской туши. Словно не заметила того, что второй и третий раз в ее сторону вздергивался револьвер.

Не отвечая, Меченый встает на ноги и, прихрамывая, идет к лежащему навзничь Байбаку. Расстегнув рубаху, достает висящий на груди кожаный кисет и усмехается, вытряхивая на неподвижно лежащее тело с расплывающееся по правому боку кровавым пятном горсть простых серых камешков, видит аккуратную крохотную дырочку над правым глазом. Оборачивается к Цзиньлин, неподвижно, устало сидящей на конской туше, проверяет патроны в барабане револьвера - и прячет его в кобуру.

========== 12 - Послесловие ==========

Пак Довон появился в городе после войны китайцев с красными, когда большевики взяли силу на железной дороге. Но самые дальновидные едва не открыто говорили, что теперь настал черед японцев.

Кореец заметно спал с лица, имел рваный шрам на лбу, болезненно горбился, но не растерял своей цепкости и способностей следопыта. Словами не передать, как обрадовало меня его появление - к тому времени я уже не верил, что он жив. Меж тем мне удалось завести полезные знакомства среди американцев, отчасти используя то, что я узнал относительно Босвелла и его окружения. Так что перспективы нашего с Довоном сотрудничества были довольно неплохи - американцам нужен был свой сыщик со связями среди азиатов, и в то же самое время не пристрастный.

Довон сотрудничать сперва отказался. Простреленное легкое, сказал он, не дает ему столько возможностей гонять за бандитами, сколько раньше. Однако я убедил его, что американцам гоняться за бандитами нужды нет, а нужны им напротив острые глаза и острый ум в городе и окрестностях.

О мытарствах своих Довон сперва молчал, и казался до странности подавленным. И лишь спустя некоторое время мне удалось вытянуть из него историю его скитаний по степи вслед за Браницкой и Меченым Паком. О которых, к слову, с тех пор не было ни слуху, ни духу, и даже хунхузы о них ничего не знали.

- Я сам видел, как они упали мертвыми, - говорил Довон. - Видел кровь. Странно это все.

Странно это все, думал и я. Не тот человек Меченый, чтобы подпустить к себе кого-то в степи, чтобы дать застать себя врасплох. Однако Довоновым словам приходилось верить, как и его простреленной груди. Спасли Довона пастухи с ближайшего кочевья. Они уж было собирались бросить его в яму с остальными телами, и камнями забросать, когда он, на свое счастье, застонал. Остальные тела, по словам Довона, были телами тех из нападавших, кого он успел подстрелить - и Меченого с Браницкой.

***