Белая луна над синей палаткой (СИ)

Кресло отодвинуто, низкий пуфик опрокинут - но это и все следы борьбы, которые я заметил. На полу снова множество грязных следов ног. Сейф открыт и ожидаемо пуст - брали все до йены, до доллара и тщательно.

Между тем врач, которому я разрешил теперь перевернуть тело, закончил его осмотр. Я слушал его бормотания, понимая медицинский китайский, который перемежался латинскими терминами, лишь с пятого на десятое. Удар тонким острым ножом сзади в шею, как раз там, где она смыкается с черепом - “фэн-фу”**, сказал врач. После такого удара человек еще жил некоторое время - пока убийца не выдернул нож, уходя. Некоторое удивление вызвало то, что под халатом Кима не было даже белья, а на жирной безволосой груди красовались царапины, оставленные ногтями - не слишком свежие, но и не старые. Не больше как два-три дня, сказал врач.

“Сик транзит глория мунди”, говорил всегда Илья Петрович. Так проходит слава мирская. Славы, положим, Ким Панчжу не нажил, а вот врагов… Распоротый рот - с такими улыбками и прежде находили чем-либо не потрафивших Паку Чханъи. Это был его почерк, его личная печать. Тем загадочнее было то, что проштрафившиеся хунхузы были найдены в доме Кима - при котором, как я знал, Меченый Пак был кем-то вроде охотничьего пса.

Ни на что особенно не надеясь, я решил потщательнее осмотреть дом - хоть китаец полковника Суна и не слишком был доволен моим рвением, как, подозреваю, не был доволен и моим присутствием. Жилище Кима, под завязку набитое роскошными дорогими вещами, заставило бы почувствовать зависть и человека, менее меня любящего затейливые безделушки. Если бы не полицейские и врач, вряд ли я бы удержался от того, чтобы позаимствовать на память из кабинета Кима, скажем, ту музыкальную шкатулку. Думая так, я осмативал комнату за комнатой, пока не наткнулся на распахнутую дверь. Другие двери были закрыты, так что эта распахнутая дверь, откуда тянуло холодом, сразу привлекала внимание. Комнатка, небольшая и холодная, была пуста и лишена окон, в ней помещался лишь жесткий топчан с тощим тюфячком на нем.

Даже на комнату прислуги эта коморка вряд ли могла сгодиться. А между тем, нежилой она не была, тюфяк смят - и на полу я снова увидел грязные следы. А у самых дверей, забытая, валялась маленькая дамская сумочка, вышитая бисером.

Комментарий к 2. Мертвый художник и мертвый богач

* - военный и политический деятель Китая

** - название точки в китайской медицине

========== Междуглавие 2 - Тепло ==========

Всю морозную ночь, пока они едут - сперва на машине, потом верхом, потом снова на машине, - она молчит. Сидит с ним рядом и молчит, кутается в смердящий кислой овчиной полушубок, ловя каждую долю тепла и неосознанно прижимаясь к боку сидящего рядом.

Слишком холодно. Морозная ночь гонится за ними, в бледных облаках проглядывает луна, и ей кажется, что это старая больная вдова, что тужит за своими детьми и обречена на скитания.

Молчит она и когда высохшая похожая на обезьяну китаянка предлагает ей ванну. Молча кивает, проходит куда указали, раздевается донага, сдерживая знобкую дрожь, и осторожно ступает в горячую воду. На табуретке возле ванны лежит большая махровая простыня, кусок мыла и мочалка, над ванной плавает густой пар, собирается в облачка, и огонь светильника сквозь облачка кажется ярче, загадочнее, почти праздничным.

Она расслабляется в горячей воде, руки безвольно плывут, каждый гран холода вытапливается. Это не похоже на то быстрое ополаскивание в холодном богатом доме, там была надежда, там почему-то вдруг поверилось, что помогут, что мягкоречивый хозяин с внешностью почти интеллигентной примет участие - и вовсе не того рода участие, которое он в ней в конце концов принял.

Огонь светильника расплывается, двоится, множится, вспыхивает, и снова видится ей пол в шахматную черно-белую клетку - такой же как в доме Кима, и как… в институтской зале с многосвечными канделябрами по углам, которые только в последние два года заменили газовыми светильниками.

Она опускает ресницы и откидывается на край ванной - этот свет, сквозь ресницы, сквозь пар… И музыка, патефон, раздающийся откуда-то издали, превращается в вальс - качаются, качаются огни светильника, и облачка пара складываются в танцующих девочек в светлых открытых платьях, одинаковых у всех.

И ласково сияющие серые глаза видятся ей. “Позвольте вас пригласить… на вальс”. Он и сам юн, он впервые на таком балу, он не должен был попасть сюда - но попал, в числе пяти первых учащихся коммерческого училища и как лауреат премии, учрежденной купцом Собашниковым тому, кто лучше всего напишет его баржи на Ангаре. Обо всем этом она узнала после. А пока - вальс, и рождественский бал в Институте благородных девиц императора Николая I, и сияющие серые глаза.

“Могу ли я узнать, как вас зовут? - Дарья Яковлевна Орлова”.

Трусливо спрятав нерусское звучание имени за русским, схожим. И покраснев, когда назвался он.

“Анджей-Станислав Гижицкий”. Анджей, не Андрей.