Белая луна над синей палаткой (СИ)

Сперва, по словам служанки, хозяин Ким говорил с прибывшей тихо, вежливо. Приказал принести чай и сладости. Гостья держалась скромницей и недотрогой, сидела в неглубоком кресле прямо, на кончике, с прямой спиной - “будто не по нраву ей тут все”, сказала служанка. “В такой дом попасть - так зачем кочевряжиться? Что уж ей там наобещали, не знаю, да только про господина Кима и то, что он до белых женщин охоч, в наших местах знает всякий!”

А та, видно, не из здешних мест, подумал я. Служанка между тем продолжила рассказывать - явно увлекаясь. Дальнейшее произошедшее она не видела, но слышала хорошо, и крики, и стоны, звуки ударов, и звериное взрыкивание - служанка со знанием дела пояснила, что “всякому ясно, мужчина в такой миг как дикий зверь, наибольшее ему удовольствие”.

А дальше девку белую голой отволокли в “цветочную” - так, понял я, называлась та голая жалкая коморка. “Цветочная, говорил хозяин, потому что цветы там расцветают и становятся послушными”, пояснила служанка. Ей было велено прибрать комнату, где Ким с гостьей пили чай, - на полу и на оттоманке там валялись порванная одежда и белье, туфли. Все это господин велел уничтожить, и служанка выполнила его приказание. А про пальто, которое при встрече гостьи было повешено в прихожей, забыл, и служанка решила забрать его. Отчего Ким отдал своей пленнице сумочку, я понять не мог и усмотрел в этом издевательское удовольствие. Люди вроде Кима такое любят.

Будучи же спрошенной об убийстве, девка тут же запричитала, что она тут не при чем, что с такими людьми лучше ничего вовсе не знать и не видеть, что ее убьют, и что она просидела в своей комнатке и ровным счетом ничего не видела. Квадратнолицый полицейский, впрочем, дал ей легкую зуботычину, и она шустро заболботала, что слышала, будто сперва пришел один, говорил с Кимом, а потом вышел и впустил остальных, и те порешили харачинов. “А хозяин уж тогда был мертвый”, добавила служанка. Последнее, что она видела - как ту самую пленницу Кима, закутанную в полушубок, уводили прочь. “Едва шла, ноги разъезжались”, заметила служанка уже вовсе не испуганным тоном.

Более ничего интересного для меня в доме Кима не нашлось - от бумаг китаец меня тут же отстранил, тщательно собрал их и забрал с собой.

Сумочку, найденную в доме Кима, я также осмотрел. Слишком простенькая для вечерней и слишком нарядная для повседневной, расшита с одной стороны черным бисером. Без ярлыка, но не из дешевых, на фермуаре два хризолита да два аметиста вделаны, и в использовании сумочка была совсем недолго. Либо же пользовалась ею до чрезвычайности аккуратная особа. Почти нет следов пудры на подкладке, серебряный маленький портсигар, также английский, был не так давно старательно начищен. В портсигаре четыре папиросы “Честерфилд”. Пудренница с пудрой Ярдли, светлый тон. Билет на поезд до Харбина. Не слишком яркая губная помада той же фирмы. Англичанка, подумал я с недоумением. Про Кима я, разумеется, знал многое, в том числе и то, что он был любителем белых женщин, да вот только дамочка, которой могла принадлежать такая сумочка, вряд ли могла быть из тех, на чье внимание Ким мог рассчитывать даже за деньги.

Может выглядеть смешно, что одинокий мужчина вроде меня так хорошо разбирается в предметах дамского обихода, однако же еще в бытность мою помощником судебного следователя в И. мне приходилось проделывать немало личных досмотров и досмотров вещей. Пригляделся.

Опустошив сумочку, я промял ее боковинки, и в одной из них что-то бумажно хрустнуло. Извлек документы я с почти забытой уже ловкостью - тут, в Манчжурии не имелось обыкновения зашивать в подкладки прокламации или письма ссыльным. Аттестат за нумером 660, свидетельствующий об окончании дочерью надворного советника девицей Орловой Доротой Яковлевной И-ского Института Благородных Девиц. Прекрасная плотная бумага с двуглавым орлом на виньетке, с фотографическим изображением хорошо памятного мне здания бывшего комендантского дома на высоком речном берегу. Отмечены отличное прилежание, отменные успехи в изучении языков и словесности, весьма хорошие в изучении остальных наук, и в конце вписано, что вышеозначенная девица удостоена серебряной медали большого размера. 1917 год, май. Стало быть, сейчас ей должно быть лет двадцать семь-двадцать восемь.

Отогнав неуместные сентиментальные воспоминания, я продолжил осмотр документов. Письмо на английском, который я разбирал с пятого на десятое, но все же сумел понять, что письмо рекомендательное. Некая Эмили Джейн Берджесс с похвалой отзывается о miss Dorothy Branitsky и рекомендует ее в качестве… вот тут я не понял вполне точно, но разобрал - что-то связанное с детьми.

Браницкий, Браницкая. Я передал китайцу-полицейскому содержание бумаг и он непроницаемо кивнул. Для него фамилия и имя Дороти Браницкой значили только связь с не столь давним печальным происшествием в семействе Босвелл, а посему он напомнил мне, что отношения с полковником Суном лично и сыскной службой очень зависят от моего умения хранить молчание.