Белая луна над синей палаткой (СИ)

Вернувшись домой, я все не мог успокоиться - лежал без сна и припоминал все детали, все что знал и помнил о Дороте Браницкой. Нет, в И. она была Доротой Орловой, и сама по себе привлекала мое внимание лишь постольку, поскольку была внучкой ссыльного поляка, дочь коего, мать Дороты, жена тихого и благонадежного путейского инженера, порой мелькала в донесениях филеров относительно сборищ на квартирах, где пелись польские песни и велись - или же могли вестись, что одно и то же, - вредные разговоры. Будучи в то время помощником судебного пристава, я непосредственно отвечал за гласный надзор за некоторым числом ссыльных, а также их родных, привлекших внимание полиции. И госпожа Орлова, урожденная Браницкая, помнилась мне хорошо - женщина она была редкой красоты, однако же и красота ее затмевалась той необыкновенной горячностью и бесстрашием, с которой она отдавалась захватывающим ее делам. Должно быть, муж ее тяготился такой супругой - это было похоже на владение горячей кобылицей, которая так и норовит затоптать неловкого ездока, и уже будучи объезженной, в любое время готова укусить или ударить. Впрочем, многие без такого перцу не видят жизни.

Надзор за госпожой Орловой был прекращен, когда стало известно, что она превратилась в морфинистку, и далее о судьбе ее мне не было ничего известно.

На следующий же день я отправился в английский клуб, где, как я знал, хранились газеты за весь прошедший год. За небольшую мзду служитель, сухощавый крючок с ветхозаветными бакенбардами и густыми бровями, дозволил мне просмотреть их. Его бакенбарды качались над моею макушкой все то время, пока я переворачивал аккуратнейшим образом растянутые на рейках газетные листки.

Письмо Босвелла обнаружилось довольно скоро. Я старательно вспоминал все наличествующие в моем лексиконе английские слова и читал о том, что Джеймс и Анна Босвелл в ознаменование чуда обретения их нежно любимого сына, ради Божьего милосердия и в честь его дня рождения прощают всех причастных к похищению, не держат зла ни на кого из них и желают лишь, чтобы виновную особу (в письме был употреблен женский род) простил Всемогущий Создатель и чтобы оная особа нашла наконец успокоение своей мятущейся душе.

При всей слабости моего английского языка я ощутил сполна иезуитское коварство этого письма - если это месть, то такая, на которую только и способен холодный деловой ум американского коммерсанта. Такого не выводит из состояния равновесия даже угроза потерять свое дитя, и бьет он жестко, расчетливо и притом так, чтобы не запачкать белых перчаток. Женский род обращения должен был сохраниться при перепечатках любых газет, хоть русских, хоть французских, и таким образом девица Браницкая оказывалась в положении зачумленной.

Однако же, если Браницкая и впрямь была причастна к похищению сына Босвелла, это разом объясняло то, каким образом тут замешан Пак Чханъи. И никакой роковой страсти, сугубый деловой расчет.

Что-то, однако, казалось мне во всей этой цепочке упущенным. Я бестолково промаялся весь день, а после поехал в сыскное управление и потребовал снова осмотреть документы и вещи, найденные в сумочке, а также саму сумочку. Аттестат нумер 660, “серебряная медаль большого размера”, рекомендации миссис Берджесс, - почерк скупца, отметил я, должно намучилась у нее гувернантка. Сумочка, черный бисер, два аметиста и два хризолита; пудреница, билет на поезд с отметкой кондуктора, губная помада, портсигар… портсигар…

Я поднес к глазам билет, силясь прочесть полустертые знаки - и мне бросилось в глаза число и время.

Теперь вроде как последний камешек встал на место - и одновременно сделалось еще непонятнее. Дорота Браницкая ехала в том самом поезде, который несмотря на несезон ограбил и в котором был убит Медведь Чжан.

========== Междуглавие 3 - Подарок на Рождество ==========

Близилось Рождество, хотя ни в воздухе, ни в людях не ощущалось ничего рождественского. Снег надежно залег только у домов и сараев - на возвышенностях и открытых улицах его сдувал колючий резкий ветер, налетавший с пустошей, которые окружали городок. Да еще между сопками его было достаточно - оттуда ночами прилетал волчий вой, тоскливый, жалкий и жуткий.

Хотя старая служанка, которую к ней приставили, говорила, что это не волки, а одичавшие собаки, приходящие из степи на западе. “Мертвый в степи кончился, дикий зверь в степи кончился, собака кушай хочет”, - едва-едва можно было понять тот местный китайский, на котором говорила старуха.

Вставать - чуть свет, едва сквозь стекло забрезжит серенький зимний день. Так, как привыкла, оказывается - хотя сколько раз, бывало, клялась себе, что как только будет возможность, станет спать допозна, но чуть забрезжит в окне свет, как сон словно сбегал от нее прочь.

И это было большим облегчение - в последнее время она только и видела во сне, что те заледеневшие кучи человеческих испражнений, что встретили их с матерью, когда после ноябрьских беспорядков они попали на свою дачу, в которой стоял большевистский партизанский отряд.