Белая луна над синей палаткой (СИ)

Кучи испражнений, потеки мочи на стенах, выбитые окна, - все вместе живо напомнило книжку Свифта про страну разумных лошадей и одичавших людей-еху.

“Это ведь тоже сделали угнетенные массы пролетариата?” - со злой улыбкой спрашивает она, снова и снова, каждый раз. Каждый сон. И каждый сон мать с побелевшими губами и страшным лицом наотмашь бьет ее по щеке.

“Что ты можешь знать? - шипит она, сгребая дочь за грудки. - Про опухших с голоду детей, рахитичных, с ногами колесом, про матерей, продающих последнее чтобы купить хлеба, вымаливающих у управляющего разрешения собирать щепу на стройке - потому что покупать дрова для них слишком дорого. Что ты, белоручка, можешь знать и какое право ты имеешь…”

Мать говорит, говорит, и ее голос сливается с шумом в ушах, с шумом колотящейся в виски крови. Мать говорит, а она видит заиндевевшее мертвое лицо отца с треугольной дыркой надо лбом. Не иначе, штыком добивали, сказал сторож, которому пришлось приплатить, чтобы вынес тело из мертвецкой.

“Доброе утро, госпожа Цзиньлин”. Ночной мучительный сон переходил в гораздо более легкий сон дневной, легкий и все же столь же неправдоподобный. Служанка-китаянка появлялась, стоило ей проснуться и подняться на постели. После первой ночи, когда они спали в одной кровати с мужчиной, ставшим теперь не то ее покровителем, не то ее хозяином, она снова обитала в том самом пошловатом будуаре с застланной шелком кроватью, в котором ее поместили сразу после захвата поезда.

У служанки черные глаза-щелочки, иссеченное морщинками непроницаемое лицо идола, и не понять, зла она или добра. Не все ли равно?

“Пожалуйте умываться, госпожа Цзиньлинь”. С легкой руки главаря ее называли именно так. “Золотой колокольчик”, так в Шанхае называют сверчков. Она не возражала - да и как бы она могла? Никто из этих людей не смог бы даже выговорить ее имя. Она успела привыкнуть, что “Дорота” у китайцев превращалась в “дуо-ло-та”, причем перед последним слогом говорящий делал заметную паузу, словно не вполне уверенный, стоит ли продолжать. Разве что атаман сразу же и без особого труда произнес ее имя правильно.

“Господин ждет вас”. Разве только прихотливые, своевольные степные боги знают, отчего и откуда взялись у Пака Чханъи, Меченого, этого рыцаря волчьей звезды замашки вельможи, которые он неуклюже воплотил в приставленной к его женщине служанке. Да полно, она и не была его женщиной. И то, что он и не пытался тронуть ее, но, даже раз поспав с нею в одной постели, продолжал относился как с совершенно инородному существу, наполняло ее безумной благодарностью этому человеку. Что бы там не стояло за его отношением, расчет или простая брезгливость - она хотя бы была избавлена от необходимости проклинать наступление нового дня. Она не переставала ощущать себя мертвой, спящей мертвым сном - как и всю поездку, из которой ее выдернуло нападение хунхузов, как и все время, пока жила в этом продуваемом зимним ветром городишке между сопок. Но хотя бы чувствовала себя не ввергнутой покуда в ад.

На второй день после того, как ее привезли сюда после страшной недели в богатом холодном доме, Меченый спросил, правда ли, что она служила у американца. И после кивка заявил, что ему необходимо научиться американскому языку. На веселую насмешку, промелькнувшую в ее взгляде, его глаза полыхнули такой несдерживаемой яростью, что она была готова к мгновенному броску ножа или револьверному выстрелу.

“Я не могу обучать вас без книжки”, - твердо сказала она, понимая, что в крохотном поселке, стоящем в стороне от железнодорожной ветки, раздобыть хоть мало-мальски подходящий учебник будет непросто. И верно, на протяжении следующих нескольких дней служанка вызывала ее вниз, ко входу в ту маленькую гостиницу, где были их комнаты - и внизу уже ждал беспрерывно кланяющийся полузамерзший торговец, китаец или орочен, с которым в помещение входили клубы холода. Пришедший извлекал из мешка или старой корзинки книжку, завернутую в тряпку или бумагу, после чего почтительно протягивал ее “госпоже”.

Таким образом в ее руках очутились французское издание “Убийство Роджера Эйкрода” Агаты Кристи, английское иллюстрированное пособие по разведению салатов, какая-то яркая книжка на голландском языке и наконец нечто выдранное из середины, в чем она с трудом признала обезглавленного “Графа Монте-Кристо” Дюма.