Белая муха, убийца мужчин

Неужели это и вправду та самая Ганна, женский призрак, который смерть отдала истории, а та продала памяти? Ганна совершает ночной обход Замка, как прилежная медсестра. Nurse, nurse! Ганна, сожжённая больше трех веков назад живьём по приказу национального героя Саха-Якутского, выходит охладить свои раскалённые стопы?

А призрак вдруг запел, тихо, с насмешкой, протяжно:

Прывязалі Ганну

Да таго да дрэва,

Дзе месяц начуе…

Наверное, я бросился бы наутек, к веселой компании за стеной в цветочки, к Михаилу Юрьевичу, который защитил бы меня от всех привидений на свете, потому что он не боялся ни бога, ни чёрта, ни падения цен на нефть — если бы привидение не засмеялось и на меня не повеяло бы ароматом крови и травы, запахом Босой.

Я нерешительно остановился и достал сигареты. Предпоследняя.

«Как же ты обманул часовых, — спросила она, подойдя так близко, что я видел волоски на её голых руках. — Подкупил? Чем же? Сказками Джонатана Свифта? Рассказывал о великанах и лилипутах? И прочих Грильдригах?»

«Там Царонг, — сказал я, отводя глаза. — И она спит».

«Я так и думала, — разочарованно сказала Босая. — Ищешь выход? Пойдем, покажу».

«Нет, — сказал я. — Ищу, но не то, что ты подумала».

«Здесь есть подземные ходы, — Босая показала большим пальцем вниз. — Глубоко внизу, под Замком. Знать бы, где именно… И куда они ведут. Я не нашла ни в одной книге. Отыскать бы какого-нибудь фана этих Якутских, этих вымерших Сохатых, этих убийц, и расспросить хорошенько… Я точно знаю, что ходы тут есть. Ты случайно ничего о них не слышал? Я спрашивала у Любы, но она, кажется, слишком по уши в своей любви…»

«Нет, — ответил я. — Никогда ничего такого не слышал. Ни о каких подземных ходах».

«Ясно, — грустно сказала она. — Законопослушные люди никогда ничего такого не слышат… Чтобы не быть преступником, нужно быть глухим».

«Но разве мы не хотим жить в стране, где законы соблюдаются всеми? Правовое государство и все такое?»

«Хахаха, — сказала Босая без тени улыбки. — Ну давай ещё о Кафке поговорим. Ты и правда думаешь, что кто-то может знать все законы?»

Я замолчал, пристыженный. Но она посмотрела на меня без всякой злобы: «Интересно, правда? Мало кто может с уверенностью сказать, что он хорошо знает все законы. Количество законов бесконечно. Поэтому люди здесь стараются держаться старых добрых десяти заповедей. Иногда нарушая то одну, то другую, но никогда — все одновременно. По этой причине в Стране Замков до сих пор царит порядок. Десять божьих заповедей, как известно, даны людям, а не женщинам — чтобы убедиться в этом, стоит один раз их внимательно перечитать. И вот тут я вижу одну маленькую нестыковку… Если их дали людям, а не женщинам — значит, женщины имеют полное право их нарушать».

«Царонг вот тоже нарушила твой приказ», — сказал я мстительно.

«Царонг? — удивилась Босая. — Она очень устает здесь, вот бы её в башню, а меня — на пост. Но она не говорит ни по-нашему, ни по-вашему… Если честно, она совсем не говорит…»

Она помолчала.

«Я убедила её пойти с нами, когда поняла, что Царонг хочет повеситься. Повеситься на берегу Свислочи, напротив ресторана «Пекин». Хочешь знать, почему?»

«Нет, я хочу знать твою историю, — сказал я. — Твою, а не этой царственной Царонги. Я не уйду отсюда, пока не узнаю Твою Историю».

«Как ты думаешь, что общего у нашей Царонг и Олимпиады-2008? — отмахнулась от меня Босая. — Ну вот, ты даже не знаешь, где была та Олимпиада. Как таких можно брать в заложники? Говорила мне Аленький Цветочек, давай Академию Наук захватим, а не этот долбаный Замок, где культурных людей днём с огнем не сыщешь…»

«Ты серьезно?» — спросил я.

«Ага, — Босая с интересом прислушалась к звукам, что доносились из нашей тюрьмы. Оттуда снова звучала песня, её тянули хором, причем, кажется, все заключенные, даже женщины. — Серьезно. Олимпиада была в Пекине. У наших друзей, в Китайской Народной Республике. Перед тем, как в Пекин начали приезжать все эти спортсмены, птенцы инкубатора имени Кубертена, тибетцы начали протестовать. Они молодцы, весь мир должен знать, что делается в мирной олимпийской стране и чем занимаются в свободное время китайские физкультурники. Ведь Царонг уже сидела в тюрьме за то, что организовала курсы тибетского языка. Своего родного языка. Накануне Олимпиады её арестовали и три месяца продержали в концлагере для дикарей. Там её били, каждый день били так, чтобы она не могла иметь детей, потому что контроль рождаемости — это важно, таков закон, а мы должны уважать чужие законы, какими бы они ни были, правда? Страна, где проходит Олимпиада, не может быть несправедливой, так? Спорт вне политики! О спорт, ты мир… и так далее!»

«В Германии в 1936-м…» — начал я, но Босая раздраженно прервала меня: «Опять ты со своей Историей! Что ты знаешь о настоящей истории… А потом Царонг выпустили — и она поехала к нам строить заводы, так как считалось перевоспитанной и обещала больше никогда не говорить на родном языке. В Беларуси Царонг понравилось. Однажды Царонг пошла в лес возле стройки, обычный беларусский лес…»