Белая муха, убийца мужчин

«Пан Тадеуш, — с ужасом закивал головой хозяин дома. Было видно, что ему ещё недавно было очень плохо, а теперь ещё хуже. — Помашч мая нужна? Так я сейчас, сейчас…»

«Нам стало известно, что есть у тебя, псиная твоя кровь, важная для нас информация, а делиться ты ею не хочешь, — сказал Человек из Михалин, презрительно глядя, как дрожащая рука никак не может ухватить край газетки. — Намекнули мне недавно в местечке, что ты кой-чего знаешь о подземных ходах… А может, и не кой-чего, а?»

Газета разорвалась с неприличным звуком. Человек в позе птицы часто-часто закачал головой, он знал, что если он ошибётся, милости ему на этот раз не видать. Пан Тадеуш Р-ский подумал, что эта ночь будет длинной, и что, в конце концов, он просто вернёт себе то, что с полным правом принадлежит ему. По праву истории. По праву крови.

24. ТАКСИСТ

Просыпаться среди женщин.

Медленно открывать глаза среди наготы женских ног, среди мягких женских вещей, среди женских голосов, которые переговариваются отрывисто и деловито — и которые так хотят оставить за собой последнее слово.

Сами женщины где-то наверху, высокие, вытянутые к утреннему солнцу сосны, шумят, смеются, не дают мне вставить ни одного слова — да мне и не хочется, мне нравится лежать вот так, молча, на полу, в штабе Босой, лежать в башне и знать, что мне отсюда не выйти. Они ходят, переступая через меня, по этой женской комнате, Frauenzimmer, женщины-богатыри, женщины-великаны, молодые, злые и здоровые, а я лежу, одинокий, маленький, как на большой женской ладони, и думаю о том, что ещё два дня назад замок был моим, а теперь он их, я отдаю его им, отдаю даром, и эта милость делает меня ещё меньше.

Просыпаться, лёжа на полу, сон ещё живет где-то в позвоночнике, со вчерашним, ещё свежим прикосновением её губ, с касанием её пальцев (ногти черные от оружия), с запахом крови, просыпаться полным немыслимого, кричащего счастья.

Их было пять или шесть в комнате, странно, но некоторые из них переодевались, делая это так непринуждённо, будто меня здесь не существовало.

Босая насмешливо посмотрела на меня из своих белых высот: «Хочешь, дам тебе белые колготки? Пойдёшь к своим, покрасуешься перед мужиками».

Она бросила их мне на лицо — белое, текучее, тёплое, лёгкое.

Что я мог на это сказать? Только глуповато усмехнуться и снова с наслаждением закрыть глаза. Я был конченый человек. Я попал к ним в лапы. Предатель — первый предатель в длинном и славном роде Саха-Якутских.

Они заржали. Молодые кобылки, которые доплыли до последнего острова, женского острова, где я — всего лишь природное недоразумение, которое при желании легко исправить. Вдруг жгучий укол ревности пронзил меня, да так, что я сбросил белое бельмо с глаз и сел на полу, сжав зубы. Как же мне хотелось выгнать их всех отсюда, каждой дать пинка, каждую — в шею, в шею! — чтобы остаться наедине с этой бешеной гадюкой. Моей Босой.

Босая заметила это, посмотрела мне в глаза, я ненавидел её за эту привычку — смотреть прямо в глаза, не давать увернуться, лишить права на размышление, надежды на оправдание.

«Я тебе не верю, — сказала она разочарованно. — И ты не веришь мне. Не веришь во всё это, в нашу борьбу, не веришь в справедливость. Ты будешь со мной только до того момента, пока не пройдет твое наваждение».

Гуди, гуди, моя белая муха. Я слабо замахал руками, но Босая скривила губы: «Молчи уже… Я права. Просто ты потерял голову. Лучше найди её, а то будет хуже. И иди к своим, пока не поздно».

Я умоляюще схватил её за ногу, она лениво оттолкнула меня и снова начала сверлить своими мушиными зрачками: «Что-то слишком уж ты наслаждаешься, у тебя на морде всё написано, мой милый шпион. Нужно немного почистить эту позолоту, что там под ней? Девки, смотрите, у него слеза течет».

Все сбежались взглянуть на слезу. Только Люба осталась стоять у окна: она делала вид, что не узнаёт меня, а может, и правда не узнавала. Она смотрела вниз, а внизу стерегла достойных мужей и добродетельных женщин её любовь. Джек Подрочитель — пошутил как-то Павлюк, познакомившись с этой девкой. Пошутил тихо — вдруг услышит?..

«Джек Потрошитель тоже однажды плакала, — сказала Босая громко и звонко, как пощечину мне залепила. — Только на эти слёзы никто не бегал посмотреть, и никто не утешал её, никто не давал ей шанса уйти, отказаться, никто не позволил ей выбирать…»

…Была ночь, и две девушки ехали на такси домой… По большому городу, залитому огнями. Такому большому, что если бы они пошли домой пешком, то пришли бы только утром…