Белая нить

— …М-м-м, — протянул Аспарагус. — Стало быть, я рассудил верно — ты сомневаешься. Зелен лист, задаешься вопросами, куда подевался Антуриум? Быть может, он о чём-то догадался? Быть может, что-то замыслил? Вздор. Ничего он не замыслил. Он ускакал ещё до того, как мы отыскали тело Спиреи.

— Где он?

— Не подскажу, ибо не осведомлен.

— Аспарагус…

— Я не лгу, — с нажимом произнес он и наградил Азалию прямым взглядом. — Он и сыну не поведал, куда держит дорогу. Но я не думаю, что в том сокрыт какой-либо потаенный умысел. Я советую тебе дождаться брата. Не торопись. Антуриум и Олеандр совершенно разные. Наследник из тех существ, чей разум молчит, покуда в крови кипит ярость. Ежели он жив, он может рубануть сгоряча, попытаться дать отпор. Не думаю, что ты жаждешь править пеплом и разрухой. Антуриум разумнее сына, есть надежда, он снизойдет до беседы.

Молчание послужило Аспарагусу ответом. Но он знал: Азалия задумалась над услышанным. Оставалось надеяться, что владыка Барклей в пути не задержится. Мало кто ведал, что Антуриум наделён даром предвидения. Дар редко давал о себе знать, и картины будущего часто были туманными. Зелен лист, поэтому Антуриум и ускакал из леса — чтобы наведаться к мойрам и придать видениям четкость.

Скоро он вернётся с решением. Ему нужно лишь время, кое выиграет для него Аспарагус.

***

Поначалу Рубин не понимал, что лакает. Его опаивали снадобьями. Но он не ощущал ни вкуса, ни запаха, будто в ноздри и гортань пробок понатыкали. Чувства возвращались нехотя. С каждым глотком, с каждым вздохом они растрясались ото сна. И вот под ребрами запекло.

Он дёрнул плечом и тут же зашипел — в грудь, казалось, иглы вонзают: неглубоко, часто-часто. Картинка перед глазами собиралась из мытых, дрожащих обрывков, порождая бредовые мысли, что кто-то пыжится склеить расколотый мир. Воспоминания вломились в голову.

Побег из леса. Драка с ореадой-найрой. Смерть Драцены. Клематис и Птерис, которые его усыпили.

Взор, точно мотылек, устремился к пламени — к проржавевшему подсвечнику на стене, оскалившемуся зубьями свечей. Рубин заворочался на жестком, неотличимом от голой почвы настиле.

И тут на грани слуха растекся бархатный голос:

— Переломы зажили. Всё в порядке.

Знакомый говорок! Рубин попытался отвести голову к плечу, чтобы углядеть толковавшего. Но тщетно — не так-то просто, лежа на животе, воззриться на того, кто стоит за спиной.

— Сын Цитрина? — обратились к нему, и он осознал, что голос тот принадлежит Аспарагусу. — Слышите нас?

— Кого этовас? — прошелестел Рубин. — У тебя… Как это называется?.. Расщепление сознания? Где мы?

Ответом послужило безмолвие, подогреваемое жаром чужих вздохов. Два расплывчатых пятна попали в поле зрения, обрели чёткость. И теперь Рубин мог смотреть на них прямо, не пытаясь свернуть себе шею.

Аспарагус узнавался без дотошной оценки по древесной маске, за которой скрывал половину лица.

А вот дриада подле него озадачивала. Высокая. С точёным телом и полной грудью, какой впору мужиков душить. Темно-коричневые волосы, вьющиеся крупными кольцами, стекали ей на плечи. Брови вразлет и веки, удлиненные чёрной краской, делали её похожей на хищную птицу. Глядя на неё, хотелось уронить взор в пол и сбежать — мол, извиняйте, столько дел, столько дел. Её присутствие напрягало. Давило, словно прибивало к полу в поклоне.

Но что ещё любопытнее, Рубин, кажется, где-то с ней встречался. Кого-то она ему напоминала.

— Подсказать? — вдруг поинтересовалась она, и слова её обожгли, словно удар прута. — Долго думаешь.

— Обожди-ка, милая…

Рубин приподнялся на локтях и сел. Его крылья расстелились по земле рдяными полотнами.

Разные дриады вертелись на уме. То был и Олеандр, и Антуриум, и Эониум…

Эониум?..

— Хм-м… — Рубин сощурился.

Его зрачки сделались вертикальными, потом расширились. И он чуть не ахнул — настолько сильно женщина походила на дриадского тирана. Подбородок бы ей еще повнушительнее. Бородищу отпустить и, спору нет, сам Эониум спутал бы её с собой и прирезал, сочтя иллюзией.

Или… Или что? Сходство это — не издёвка природы? А может…

— Я издох? — соскочило с языка первое, что пришло на ум.

— Благого вечера, Рубин. — Дриада улыбнулась, как улыбнулся бы кинжал. — Ты не мертв, не тревожься. Все куда проще. Жива я.

— С какого перепугу? Тебя ж убили!

— Кто сказал?

— Олеандр! — выкрикнул Рубин, не подумав. — Антуриум! Да все так скажут, ежели спросить!

— Когда воет один орф, другие подхватывают, сами не ведая почему.

— Да ну в пекло! — Рубин обратил взор к Аспарагусу. Тот кивнул. — Чушь! Вы меня дурите!

— Оставим это, — отчеканила Азалия. Она подтянула к себе единственный стул и уселась на него, сунула ладонь в карман портков. — У меня к тебе предложение. Но сперва ответь на пару вопросов, хорошо?

Змеиное говнище! Ну почему Рубину так не везет, а? Сначала настальныхполудурков напоролся, теперь на подохшую, но не издохшую дочь Стального Шипа. Одна сладость к горькому пойлу неудач: крылья заполучил. Но — хин его раздери! — оно того не стоило.