Белая нить

— Азер мёртв?! — изумился Олеандр. — Значит, у фениксов власть сменилась. Янар стал правителем?

— Вероятно, — ответствовал Глендауэр. — И бразды правления он перехватил недавно, ибо до океанид слухи ещё не дошли. Но любопытно иное. Истинно, порою каратели Танглей отлавливают кочующих разбойников и мародёров с Ифлога. Но, право, Малахит, лик и отличительные черты Азера мне известны. И ежели бы я лишил его жизни, он не остался бы неузнанным.

— Да и что владыка Ифлога забыл бы среди разбойников? — подметил Олеандр, нахмурившись.

— Это как раз не удивительно, — подал голос Сапфир. — Фениксы отрекаются от кочующих мародёров-собратьев — это верно. Но много ли в их речах искренности? Думаю, Азер мог бы влиться в ряды разбойников. Ради забавы. Столь безрассудные поступки под стать детям огня.

— Соглашусь, — Глендауэр кивнул и добавил: — Отмечу ещё, что Рубин и Азер похожи.

Слова прозвенели, и комната потонула в тишине. Возникла заминка, часто возникающая в разговорах, когда собеседники приходят к одному выводу, читаемому во взглядах, отворотах головы, жестах.

— Твое ж хиново копыто! — выплюнул Олеандр, чувствуя, как кровь закипает в жилах.

Из всего вытекало, Рубин и правда мог приходиться Азеру кровным сыном. Видать, заявился на Ифлога, наслушался небылиц о гибели родного отца и развесил уши. А Янар и обрадовался, решил понасмехаться над заблудшим парнишкой. Чем не лекарство от скуки? Верно, он и указал Рубину на заведомо труднодостижимую цель — казнь наследника Танглей.

Молодец, конечно. Браво, Янар! Стоило отдать ему должное. Спровадил Рубина и умыл руки. Прикончил бы тот Глендауэра? Что ж, прекрасно. Янар подгадил бы ненавистным океанидам, оставшись не при делах. Погиб бы в битве? Тоже неплохо. Больно нужен на Ифлога мальчишка-дракайн, пусть и бастард павшего правителя.

Серьёзно! Да фениксы сами его придушат, когда Янар власть порезвится! И ведь не докажет теперь никто Рубину, что Глен не отнимал у Азера жизнь. Треклятый идиот уже под влияние владыки Ифлога угодил.

Мрак какой, ну! В кого не ткни, все в шкафах скелеты хранили. И ныне кости разом вывалились и завоняли.

Смрад чужих секретов душил Олеандра. Он устал думать, но не мог перекрыть поток мыслей. Устал лежать, но тело будто приклеилось к ложу. Хотелось не то орать, не то лбом о дерево биться.

А ведь он ещё с Аспарагусом не сцепился. Витали слухи, что на власть тот не претендует, называет себя воином и соглядатаем, учителем и советником — кем угодно, но не правителем.

И все же чем чаще Олеандр о нём вспоминал, тем отчаяннее желал порубить его на кусочки. Но наступил себе на глотку. Через Глендауэра передал Аспарагусу весть — призыв к беседе.

Но получил отказ:

— Голова наследника забита вопросами. Ежели я приду, она лопнет. А я не желаю мараться в крови. Пусть отца ждёт.

***

К исходу третьего дня силы возвратились. Тело до сих пор пробирала дрожь. Сердце билось до того медленно и гулко, что каждый его стук громом отражался в ушах. Но теперь почва не утекала у Олеандра из-под ног. Больше он не лежал камнем, пялясь на позолоченную солнцем пыль.

Довольно жалости к себе! Довольно бестолковых дум и терзаний, порождающих лишь головную боль!

Тепло жизни разлилось по венам, и он отринул тревоги. Вытащил из закромов засушенные травы и коренья. Промыл. Нарезал и растёр в кашицу, чтобы приготовить настойки для раненых.

К полуночи на подоконнике выстроились котелки и чаши. В некоторых уже томились лечебные соки, в других хранились нетронутые стебли. Олеандр перебирал побеги столистника, изредка поглядывая в окно. Свет от златоцветов, распустившихся на стволах, заливал круглый двор. Отрезанный от суматохи, он будто дремал, убаюкиваемый шелестом листвы. Дремал и не ведал, что вдали, в сердце поселения, хранители носятся, как полоумные: кто с увечными собратьями возится, кто жертв подсчитывает, складывая у Древа трупы.

Там тишина и покой не приживались. Там безмолвие разрывали стоны искалеченных воинов и элафия. Скрипели врата, перепачканные кровью. Пятна её темнели на листве и кустарниках.

Разок Олеандр высунул нос из обители, чтобы навестить Зефа. Не дошёл — дыхание спёрло. Откуда-то появилось вяжущее чувство. Показалось, он ступил в мешанину крови и кусков плоти. Одним словом, его вывернуло остатками непереваренных плодов, и он поспешил скрыться. Снова не выходил. Только обузой и неженкой прослыл бы, вмешавшись в суматоху.

Олеандр не чурался раненых. Вовсе нет. Просто он до сих пор не пережил смерть друзей. Мёртвые тела Драцены и Юкки рисовались перед внутренним оком, когда он смеживал веки.

— Пф-ф. — Он опустил глаза к пальцам, перемазанным в травяной жиже, и втянул носом воздух.

И тут до слуха донёсся шорох шагов. Завитки ушей развернулись, и он снова уставился в окно. За двором темнел зёв сплетённого из ветвей тоннеля, во тьме которого вспыхнули зелёные огни. Поначалу едва приметное, сияние их разрасталось тем пуще, чем ближе подходили визитёры.