Белая нить

Она на выдохе расправила плечи. Вытянула ладонь перед собой, будто для рукопожатия. И полоса чар, чёрная, с едва приметными белыми вкраплениями, вспыхнула рядом, соединила пол и потолок землянки. Колдовство развеялось, и Эсфирь сжала появившийся клевец. Его угольную рукоять венчали металлические пальцы, державшие изогнутое призрачно-тонкое лезвие, наделённое особой силой — оно навсегда отсекало душу от тела.

Размах, молниеносный проблеск — острие вонзилось в чахлую грудь старца и вышло тихо и гладко, не оставляя ни крови, ни ран. Искрящийся завиток взвился над телом. Танцуя под потолком, рассыпал искры, разрастаясь всё пуще и пуще, отращивая ногу и руку.

И вот дух старца завис перед Эсфирь. Тревожно заозирался, верно, не понимая, почему ничего не видит.

— Вам глаза выжгли, — подсказала она. — Думаю, в этом дело. Говорить вы тоже не сможете.

Старец застыл. Ладонь его прилипла ко рту, вернее — к провалу, который зиял там, где когда-то были губы.

— Я заберу вас, — промолвила она и воззвала к инстинктам. — Избавлю от скитаний, хорошо?

Рожки Небо вдруг задергались. Он встрепенулся, а вместе с ним встревожился и хин. Они друг за другом выскользнули из землянки— и слух Эсфирь ранил пока что едва слышный цокот копыт.

— Ой!

Она сжала плечо ошарашенного старца. И прошла сквозь дух, впитала его в себя. Надумала вынырнуть из норы, но ступни отяжелели. Пережитая дриадом боль растеклась под кожей, как круги от брошенного в воду камня. Эсфирь тряхнуло, будто грозовым разрядом поразило.

Укусы и ожоги, порезы и удары… Её било со всех сторон. Она провалилась в темноту на мгновенье, а уже в следующее крепко прижимала ладони ко рту и смаргивала слезы.

Не кричи, только не кричи, — приказывала она себе. Глаза щипало от слез до того сильно, что хотелось их выцарапать. Браслеты жгли запястья. А руки, ослабев, выронили клевец.

Оружие обратилось взвившимся над почвой дымом и исчезло. Эсфирь шагнула к выходу. Да какой там?! Ноги задрожали, подкосились, и она упала на колени. Взор уткнулся в оторванную ногу старика. Сверкая алыми кляксами, она валялась под корневой впадиной.

Сил крепиться не осталось. Страх и боль захлестнули. И Эсфирь закричала. Закричала так, словно крик мог возвратить старца к жизни. В любой сверкающей дождевыми каплями травинке, в любом следе от копыт хина, в любой поблескивающей в небе звезде грезилась кровь.

Багряная и склизкая, она кипящими потоками растекалась по лесу, пузырясь и стекая в землянку.

Мир исчезал — растворялся в кровавом океане, который затопил Эсфирь, утягивая ко дну.

Сабля Дэлмара

Порой Олеандр думал, что Фрез заменима. Но стоило дрянным мыслям пустить корни, она убеждала его в обратном — убеждала по щелчку, показывая свои исключительность и непревзойденность.

Врожденная изворотливость позволяла ей водить за нос не то что хранителей — самого Каладиума! Серьёзно. Кто ещё изловчился бы годами раскручивать в лесу огненные пои[1], оставаясь при том горячо обожаемой, а главное — живой дочерью Стального Палача?

Фрез могла обвести вокруг пальца любого. Могла пролезть туда, куда никто и никогда не пролез бы.

Неспроста Олеандр обратился к ней за помощью. Часто она превращалась рядом с ним в капризное дитя. Часто не следила за словами, сгорая от ревности. Но запах жареного, окутывавший его, улавливала за версту. И только он щекотал нос, что-то внутри неё ломалось и склеивалось заново.

Она снова превращалась в ту девушку, о которой Олеандр некогда говорил: «Да мы с ней горы свернём!»

Так случалось прежде. Так случилось и ныне.

Он вырос на пороге её дома — весь взъерошенный, в окровавленной тунике, порезанной на груди. Она распахнула дверь и, воровато озираясь, затащила его в комнату.

Фрезия не задавала неуместных вопросов. Не тянула время, пытаясь вытрясти из него ответы. Она просто помогла.

— Что нужно? — только и спросила она и, получив ответ, принялась рыться в сундуках с одеждой.

Как и ожидалось, ненавистный трюк с переодеванием сработал. Позже, ступая к вратам, Олеандр оглядывал себя и видел юношу, по дурости облачившегося в женские тряпки. А воины, мимо которых он прошёл, узрели девушку в глухой накидке-летяге. Её глаза, подведенные чёрной краской, смотрели на мир поверх вуали, укрывшей волосы и нижнюю часть лица.

— Далеко не отходите! — прилетел Олеандру в спину восклик хранителя. — Рядом вырожденка бродит!

Клятый Аспарагус! Уже всем раструбил про Эсфирь! Олеандр сдавленно выругался, кивнул и двинулся вдоль ограды.

Потом он бежал до поляны, где предавался сну его элафия. Потом Абутилон принюхивался к белому перу.

И вот Олеандр запрыгнул приятелю на спину. Они рванули на запах Эсфирь, сотрясая землю, взвихряя опавшую листву.

Ветер больше не срывал злость на деревьях. Ливень поутих. И лес, невзирая на суматоху, окутала тишина. Скачке мешала лишь тьма. Черный всадник по кличке Ночь распоясался, погрузив лес во мрак.

Абутилон нёсся галопом. Чуть замедляясь, взбирался на земляные склоны и снова набирал скорость. Набирал ровно до тех пор, пока по ушам не ударил надрывный девичий визг.