Белая нить

Почему Рубин до сих пор дышит? Не варится заживо во чреве плотоядного цветка, не валяется в грязи с перерезанной глоткой. И даже не просиживает зад в пропахшей деревом и землей темнице?

Тебе даруют шанс заключить договор, — набатом отразился в сознании голос Олеандра.

Точно!

— Чего ты хочешь? — вопросил Рубин.

От Каладиума исходила насмешливая решимость. Взгляд лиловых глаз резал без лезвия.

— Неожиданно. — Слова его зазвучали, как клацанье бича. — Оказывается, мозги у вас еще не спеклись.

Стальные хранители отступили еще дальше. Встали от Каладиума по обе руки. И Рубин ощутил себя червяком, который высунулся в логове грифонов.

Брякнула заколка-трилистник, смыкающая ворот золотого плаща. Каладиум приподнялся. Стянул накидку и остался — Умбра, выколи Рубину глаза! — в шелковой тунике цвета крови и черных шароварах. Палач выглядел, как трагический герой-любовник. Художники обычно запечатлевают таких с прижатым к груди цветком и взором, устремленным к лику луны.

К горлу подкатил комок тошноты. Рубин прижал кулак к губам и отвернулся, силясь обуздать рвоту, как вдруг комнату озарил зеленый свет чар. Ставни захлопнулись, и хижина погрузилась в полумрак. Только колдовство дриад и разгоняло темноту, комкаясь под потолком.

Зрачки Рубина вытянулись. Обратились вертикальными щелями, а следом почти полностью заполонили глаза.

— Мне нужен огонь, — возвестил Каладиум. — Заговорённое пламя феникса с примесью яда дракайна, помещенное в предмет-сосуд. Вы гибрид. Значит, навыком владеете, верно? Как быстро испаряются ваши чары?

И всего-то? Сознаться, Рубин ожидал куда более размашистой просьбы. Изувечить кого-то, отравить… На худой конец, украсть ценную безделушку. Чужими руками-то оно всегда безопаснее.

— За четыре дня ручаюсь, — отозвался он. — А больше… — Он пожал плечами. — Может, выгорит. Может, не выгорит. Я-таки не выродок, смекаешь? И действовать мне придется резво.

— Пока идет перевоплощение — ведаю, — докончил Каладиум. И воздух от речей его, казалось, загустел. — Добро. Зелен лист, мы даруем друг другу клятвы о неразглашении подробностей встречи. Всех и каждой. Вплоть до той, что мы вообще вели беседу. Вещички с Ифлога останутся при вас.

Видит Умбра, молчание Стального Палача сулило Рубину избавление от многих проблем.

Тем не менее даже клятвы можно нарушить. Их нерушимость могли скрепить лишь мойры — порождения Тофоса, которые вели отшельническую жизнь и чурались иных существ. Посему-то Рубин и поперхнулся слюной, когда Каладиум вытянул из нагрудного кармана золотистый волос. Его свет резал взор почище тончайшего лезвия ножа.

К такому жизнь Рубина не готовила. Все заготовленные вопросы шипами встали поперек горла, страшась вылетать в мир, который определенно сошел с ума. Как?! Что существу должно свершить, чтобы отщепенка-мойра добровольно передала ему волос, пропитанный чарами?!

Острого ума для этого недостаточно.

— Тут нужно Творцом уродиться, — вслух произнес Рубин.

— Богом меня еще не нарекали. — На лице Каладиума читался с трудом удерживаемый смех. — Благодарствую.

Рубин вытер ладонью катившийся по лбу и вискам пот. Последние сомнения стерлись. На смуглой ладони перед ним лежала пресловутая нить Судьбы. И наблюдая, как танцуют в ее толщах витки колдовства, как они переливаются золотом и манят к себе, он не мог ей не верить.

Наступило тягостное затишье, которое в конце концов нарушил его сдавленный возглас:

— По рукам.

Такие клятвы затыкали глотки крепче эвеновых пробок, отмоченных в вулканической лаве.

Но Рубин не будет размышлять о мойрах. Он просто сделает дело и отвяжется от Каладиума.

***

Удивительно, но Каладиум свершил все так, как и было оговорено. Зароки зачитывались долго и нудно, чтобы исключить лазейки. Но вскоре волос мойры расслоился и овил шеи принесших клятвы подобно ожерельям из золота. Это была обманка. За красотою украшения, впитавшегося в кожу, таилась опасность — кара, гораздая настичь клятвопреступника на краю света.

Какая? Палач не ответил. Но чутье подсказывало Рубину, что связана она либо с удушением, либо с обезглавливанием. Скорее всего, со вторым — под стать былому ремеслу Каладиума.

Ходили слухи, Каладиум никогда не отсекал головы одним верным росчерком лезвия. Вроде и меч хватал заточенный до зеркального блеска. Вроде и лёгкости руки его позавидовал бы всякий лихой истязатель. Да что-то извечно шло сикось-накось, и приговоренных настигали мучения.

Казни превращались в неумелую разделку туш. Каладиум попросту кромсал соплеменников.

Отсюда и прозвище одно получил — Потрошитель.

Ни один окаянник, будь он хоть тысячу раз грешен, не заслуживал столь лютой смерти. И это не упоминая уже о том, что за душами дриад обычно стояли плевые провинности.

Стальная братва давно упорхнула, а Рубин всё протирал портки о кушетку, пялясь в стену и сознавая произошедшее. Сказать, что Каладиум теперь пугал его до хиновых бредней, значит не сказать ничего.

— Эпоха Стальных Шипов, — только и выдал Рубин, покручивая в пальцах самокрутку.