Белая нить

Над пустошью вновь сгустилось безмолвие: ни гласа, ни воздыхания. Эсфирь пришла в голову мысль, что Листочек взывает к беседе по одной причине — чтобы отдать её на растерзание Аспарагусу.

— Не верит Олеандр, что ты выродок, — послышался шипящий голос. — Уберечь тебя хочет.

— Так он не верит! — радостно воскликнула она, а рассудок между тем твердил: «Это ловушка, не соглашайся».

— Ничто не мешало ему отыскать тебя, смекаешь? — Рубин сверкнул клыками и величаво вскинул подбородок. — Но он солгал. Наврал собратьям, что ты улетела. Мне-то плевать. Жива ты, издохла — всё едино. Да есть загвоздка: мне не плевать на Олеандра. Да и ты, как выяснилось, жизнь мне спасла. Решайся уже, милая. Извиняй, но я не вызывался кудахтать с тобой до ночи.

Вроде бы сомнения стерлись. Но тягостное чувство, словно Эсфирь подступила к роковому выбору, упорно щекотало мозг.

В который раз у скалистого обрыва повисла тишина, которую, в конце концов, прорезал её тихий голос:

— Хорошо. Идём.

Часть 2. Все в сборе

Позже, толкуя с Аспарагусом, хранители поведают, что океанид тот походил не то на призрак утопленника, не то на истрескавшийся ледник. Вышел на склон глубокой ночью. Ступал по следам недавней бойни плавно и бесшумно, почти порхал над залитым кровью песком. На крики, что воинам Танглей запрещено пересекать границы Барклей, отозваться не удосужился. Известить о цели скитаний чести тоже не оказал, а на большее стражи не растратились.

О малоречивости океанид-воинов витали листопады пересудов, а не познавшие задора битв в лесу никогда не гостили.

Не было ни для кого тайной, что в Эпоху Стальных Шипов дриад и океанид связывали узы дружбы. Былые владыки Барклей и Танглей, Эониум и Ваухан, нарекали друг друга братьями. Избранные хранители, в рядах которых теснились Аспарагус и Каладиум, были первыми, кто по приказу своего правителя принялся оттачивать боевые умения плечом к плечу с океанидами.

Старшее поколение дриад хорошо помнило первую тренировку. И хорошо помнило искаженное ужасом лицо Аспарагуса, когда тот приковылял с плаца и упал на скамейку. Он назвал танглеевцев сумасшедшими. Сказал, что сражаются они столь же мудрёно, сколь и ладно. Но он за просмотр такого боя и медной монеты из кошеля не вытряс бы.

Как бы то ни было, загадочное мастерство приносило плоды.

Вызвать ледяного воина на дуэль отважилось бы существо, разве что пожелавшее пожать руку Творцу.

— Океаниды столь же холодны, сколь сокрушительны, — высказывался о них правитель Антуриум. — Утончённое изящество. Неуклонное спокойствие. Неизменные учтивость и мастерство ведения боя. Они взирают на мир с бесстрастием палачей, в бою свершают уйму лишних движений — но лишь в одном случае: ежели не видят в противнике угрозы.

Ходили разговоры, Танглей не щадит ни разум, ни плоть. Хлебнув ледяных вод однажды, прежний пыл уже не возвратить.

Вот потому-то, восполнив в памяти услышанное, дриады и отмахнулись от нежданного гостя. В лес чешуи не сует? И ладно. Всё прочее — не их изнуренных умов забота. Им приказали искореженные деревья залечить. К тому же отирал ноги о склон юноша недолго. Покопошился. Побродил туда-сюда по откосу. Сверкнул на прощание мутно-белым оком — другой глаз он прятал под кожаной нашлёпкой — и скрылся за скалой.

Тогда дриады забрались поглубже в лес, чтобы привести в порядок кустарники, которые зацепило пламя. Лишь к рассвету они задались вопросом, не встречались ли они с этим парнем прежде? А спустя миг-другой, прохаживаясь по склону, наткнулись на воткнутую в землю саблю, неприметную, изогнутую к острию и туповатую — похоже, ковали её столь же давно, сколь и полировали, — но окруженную не поддающейся описанию аурой гнева и угрозы.

К сабле крепилось послание со строками, выведенными почерком с завитками:

«Будьте любезны, возвратите сей клинок владельцу — сыну многоуважаемого правителя Антуриума Олеандру».

Первые плоды

Вернувшись в поселение и глядя на столпившихся у главных ворот дриад, Олеандр мечтал превратиться в невидимку и скрыться. Затаиться где угодно, пусть даже в замшелой бочке, лишь бы укротить чувство вины, ошалевшим зверем вгрызавшееся в сердце.

Лица, лица, лица… Перед взором проплывали сотни лиц, искаженных гримасами страха и возбуждения. Галдеж стоял неописуемый. Невыносимый! Казалось, у ворот скучковался весь клан.

И все жаждали получить ответы.

Протяжно застонали деревья. Подхватывая носилки с убитыми, ветви передавали их друг другу и опускали за распахнутыми вратами. В ответ со второго яруса донесся плач свирели и погребальная песнь.

Её прервал девичий крик:

— Лавр!..

Дриада промчалась сквозь рой соплеменников ветром — Олеандр только хвост рыжего платка и углядел, — кинулась одному из павших на грудь, где алым цветом запекся цветок смерти, и стиснула его плечи, причитая:

— Он ведь не умер? Скажите, что он не умер!