Белая нить

Хлопок ладоней прервал поток рассуждения. Олеандр вздрогнул и увидел перед носом смуглую руку. Изуродованное лицо нависало над ним. Аспарагус сдул со щеки прилипшую прядь:

— Я не враг вам, сын Антуриума.

Олеандр взлохматил шевелюру.

— Весть, — он указал на строчку в письме. — Раздосадовала весть… Да этой вести сто лет! Будь смутьян с нами, он так не выразился бы. Он не живёт в Барклей. Вернее, один из смутьянов не живёт в Барклей. Тот, кто с нами пребывает, отравил меня. И он же докладывает всё собрату, пребывающему невесть где. Доложил… Аспарагус… Кажется, мы не с одним врагом воюем. Я спросил у вырожденки, кто их нанял. Она ответила дриады! Дриады!

— Ваша правда, — Аспарагус кивнул. — Вдобавок… Немалая расторопность требуется, чтобы воплотить в явь тройку столь разных нападений. Всё верно.

Проклятие! Олеандр обернулся, наблюдая за воинами со стальными шипами на плащах — теперь ему всюду мерещились недруги. Потом схватился за протянутую руку и вытянулся в рост, в тот миг как архихранитель совершил немыслимое — по-отечески похлопал его по плечу и разогнал тучи в душе.

Жгучая боль, паника, тошнота — все тяготы стерлись. Внутрь горячими волнами хлынули силы.

Кто-то надумал мстить за Азалию? Они заручились поддержкой выродков? Мнят себя лучшей властью, карателями неугодных соплеменников?

Что ж, Олеандр из-под земли достанет этих гадов.

— Рубин! Будь добр, подойди!

Но сперва попытается найти и защитить Эсфирь. Не стоит ей бродить по лесу. Это опасно.

***

Выродок!

Кажется, Эсфирь поняла, что таится за словом, которое Аспарагус выплюнул ей в лицо.

Вылечив Олеандра, она спряталась в кустах за плетёной оградой и некоторое время наблюдала за бойней.

Лесные стражи нарекали двух безумствующих девушек вырожденками. Эсфирь слышала крики. Чувствовала боль и остервенение в душе Геры — казалось, боролась она не только с дриадами, но и с собой. Златовласая девчушка — неописуемо красивая! Она воспринималась иначе — легче. Ее дух тоже ощущался изувеченным, но в глазах Вии не отражались пугающие исступление и ярость, какие затуманили разум её красноокой подруги.

В разгар битвы Эсфирь рискнула. Попыталась помочь Гере — ударила по ней чарами исцеления. Чудилось, впитав колдовство, Гера прозрела. Огляделась с толикой осмысленности. И тут же дриад в золотом плаще сразил её кинжалом. Она упала, и жизнь полилась из её горла багряным потоком.

Существовала ли ничтожная надежда, что озверелость Геры улетучится под влиянием живительных чар?

Все произошло слишком быстро. И шанс пролить свет на эту историю безвозвратно затерялся в прошлом.

Жаль. Очень жаль.

В тот миг Эсфирь ощутила, как на запястье сомкнулась чадящая лапа. Хин увёл её от ограды. Даже не увёл — утащил и поволок вдоль деревьев, попутно стряхивая со шкуры сорняки.

Потуги высвободиться ни к чему путному не привели. Хин желал спасти Эсфирь, и она сдалась. Побрела за ним, непрерывно крутя головой и выискивая Небо.

Где он? Ужель лежит на склоне — без чувств, с колотыми ранами от перьев-лезвий? Или его молнией поразило?

Ужас разлился по венам огнём. Страх разогрел тело, Эсфирь снова дёрнула хина назад, к полю брани. Но зверь и не подумал возвращаться. Он упорно утаскивал её от дриад. Уводил все дальше и дальше к каменистой возвышенности, которая утекала за ограду и разрезалась там на десятки толстых кольев — они походили на колонны покинутого тронного зала.

Хин разломал прутья ограды. Подал Эсфирь лапу, и она вышла из леса. Вздохнула полной грудью, наслаждаясь гуляющим в кудрях ветром. Оглядела себя — и протяжный стон сорвался с губ. Грязная и промокшая, с погнутыми, перемазанными кровью перьями, она напоминала пугало — хоть сейчас в сад выставляй, чтобы жадных до чужого урожая птиц отваживать.

А что если Аспарагус неспроста нарёк её вырожденкой? Что если скоро лицо её тоже исказит гримаса исступления? Эсфирь думала о враге, который жил и дышал вместе с ней, притаившись внутри. Думала до тех пор, пока хин не встряхнул её за плечо. Тогда она отмела тяжелые мысли.

Упокоить души — вот чем ей следовало заняться, а не размышлять, сойдет ли она грядущей ночью с ума.

По коже пробежал холодок. Полоса чар, чёрная, с едва приметными белыми вкраплениями, вспыхнула в воздухе. Развеялась, обращаясь клевцом с призрачно-тонким лезвием.

Оружие послушно легло в ладонь Эсфирь.

Шумы мира становились все тише и тише, покуда не превратились в едва распознаваемое гудение.

Эсфирь посмотрела на хина. Он стоял до того близко, что источаемый им дым пробирался в нос.

— Попробуем, да?

Когда она заговорила, тон её голоса окрасили металлические нотки. Воздух, пропитанный испарениями зверя, нагрелся. Поэтому дышалось трудно, очень трудно. Его костяной череп, в провалах которого подрагивали алые глаза-звезды, склонился набок.

— Надеюсь, справлюсь, — кивнула Эсфирь.

Мир утратил краски и посерел. Море застыло. Эсфирь ударила рукоятью клевца по земле.