Белая нить

— Выслушай меня, будь любезен. — Крыло Сапфира раскрылось перед дверью с таким звуком, будто кто-то встряхнул покрывало. — Я беседовал с дриадами. Немного, самую малость…

— И? — Олеандр пересилил сопротивление охваченного болью тела и плюхнулся на стул. — Допекли?

— Не совсем. — Ореад почесал когтем макушку. — Хотя они… весьма бойкие и словоохотливые.

Бойкие и словоохотливые? Серьезно?! Что ж, Олеандр отложит эти определения в памяти, чтобы в следующий раз, рассуждая о собратьях, выражаться чуть поизящнее, чем «Они жадные до сплетен болтуны, гораздые выпотрошить из чужих шкафов все скелеты, только дай шанс. Бодрствуют от рассвета до заката. Но влет оживают ночью, возможно, даже восстают из мертвых, ежели поблизости кипят страсти и пахнет жареным».

— Ты… — снова подал голос Сапфир. — Я… вызнал о судных листах. О всяком вызнал, словом. И Рубин…

Рубин! Ну конечно! Попытка обелить Змея через три, два, один…

— Дриады думают на него, — с нажимом произнес ореад. — А я не верю, что он причастен к поджогу. Ведаю, мы братья…

— Не кровные.

— …но он не мог так поступить. Рубин не посмел бы навредить владыке Антуриуму. Он уважает его, а тебя и вовсе боготворит со дня встречи. И не гляди на меня столь… огненно. Не мог — и все тут!

Спору нет, Сапфир — истинный сын своего народа, воплощение скромности и добродетели. В мире, где войны развязываются по дуновению ветра, дети порою прирезают отцов и матерей, а брат умерщвляет брата ради перехвата власти, ореады, пожалуй, остались единственным кланом, чья история не запятналась. Такая себе цветущая ветвь на гнилом древе.

Трудно уверовать, но прославляли их исключительно благими речами.

С другой стороны, сколько существ — столько и воззрений. Каждого не расспросишь.

— Почему ты молчишь? — Веки ореада дрожали, голос упал до шепота. — Думаешь, я заблуждаюсь?

— Я не слишком жалую совпадения, Сапфир, — ровным тоном, взвешивая каждое слово, молвил Олеандр. — Зачастую за ними кроются неразгаданные закономерности. Наша с отцом обитель вспыхивает. Воздух напитывается отравой, братец твой под шумок чешую сворачивает… Да, он не поджигал дом. Подозреваю, просто передал смутьянам чары.

— Зачем, великий Тофос?! — взвизгнул ореад. — Нелепица какая-то! Но… Ладно, предположим. Тогда он, наверное, не сознавал, кому их дарует. А сбежал, потому что испугался заключения под стражу.

В соображениях Сапфира прослеживался смысл. Рубин и правда мог вручить смутьянам — очевидно, кому-то из подельников Каладиума — чары, так сказать, по дурости, не понимая, чем чреват столь сомнительный поступок. Другой вопрос: почему он не поведал о содеянном Олеандру? Не выдался шанс? Быть может, Рубину угрожали? Быть может, прижали к стенке и выудили ядовитое пламя силой? Спорный вывод. Тогда он разобрал бы, что дриады замыслили недоброе. А последние, заполучив желаемое, устранили бы ненужного свидетеля.

Или нет?..

Олеандр попытался рассмотреть случившееся под разными углами. Потыкался то так, то эдак, но упирался либо в противоречия, либо в вопросы, которые влекли иные вопросы. Вывод: нехватка сведений. Из пары капель краски картины не нарисуешь — и хоть ты листву с рук обдирай. Посему ему ничего не оставалось, кроме как признать неоднозначность произошедшего.

На что он получил ожидаемый вопрос:

— И что нам делать?!

— Не знаю. — В голове Олеандра сплелся клубок из чувств и помыслов. — Я пока что слабо понимаю, что произошло. Подставили Рубина? Надурили? Бывает, что поделать! Мир полнится лжецами. Ему следовало рассказать мне о промахе. Излить душу и оправдаться. Побег — не решение. В самом деле! Первый раз, что ли? Рубин и раньше ерунду творил, а потом приходил ко мне — мол, Олеандр, помоги. Почему он сейчас так не поступил? Ты прости меня, Сапфир, но побег твоего брата наводит меня на мысли о его сознательной причастности к злодеянию. Он изменился, ведаешь? Кричал недавно, что он — не сын Цитрина. Давил в себе дракайна… Честно, я с трудом узнал его, когда увидел. Он на феникса стал похож!

— После боя у моря меня травяными настойками опаивали, — признался Сапфир. — Я всё время спал. Вроде Рубин заходил ко мне. Но мы так и не поговорили. Я… Боги, нет! Не верю, что он пошёл бы на такое…

Олеандр только развёл руками и добавил:

— Верю… Не верю… Как было бы прекрасно, если бы мы могли так хорошо знать существ. Тогда любые разбирательства и суды отпали бы за ненадобностью. Достаточно было бы опросить близких провинившегося.

***

Спасибо Сапфиру — последний разговор повлиял на Олеандра, как ведро водицы, вылитое на костер. Теперь он мог размышлять трезво. И решил не мчаться к Фрезии со всех ног.

Сапфир обмолвился, что от разрушения дом владыки Антуриума уберегают морозные подпорки, сотканные океанидом. И тишина сомкнулась в лекарне сродни огромному кому слипшихся лоз.

Лишь на долю мгновения губы Олеандра разомкнулись, чтобы произнести: «Не упоминай о танглеевце, мне всё равно». Но язык будто одеревенел, не желая выносить в мир столь явную ложь.

С Олеандра сошло семь потов, покуда он снова разлепил губы:

— Где он?