Белая обезьяна, чёрный экран

Со слов Мадины, при осмотре трупа никаких повреждений обнаружено не было. При вскрытии причиной смерти назвали острую коронарную недостаточность, что соответствовало профилю отделения, за которым пациентка и числилась. То есть тут тоже всё оказалось чисто. При осмотре одежды пострадавшей — в кармане халата был обнаружен ключ от кабинета УЗИ, со специальной больничной бирочкой. Именно по этой бирочке в находке опознали оригинальный вариант ключа, висящий обычно на доске в кабинете старшей сестры. Кабинет, где хранились ключи, естественно, никогда не запирался — а разве в вашей больнице всё устроено по-другому? В общем, больная стащила тот самый ключ, который я никогда не беру, чтобы не мелькать перед глазами у старшей, когда (все мы не без греха) опаздываю на работу.

— Но ты одно мне скажи. Какого чёрта ты выстриг ей полголовы? — пилила меня Мадина. — Следователь чуть башку себе не сломал.

Я молчал.

— Парикмахер хренов, — сказала Мадина уже совсем незло и добавила:

— Эта Вольф знаешь что писала? Роман! Как думаешь, о чём?

Я пожал плечами.

— Про больницу она писала, вот про что. Про нас всех. Наговаривала на диктофон, чтобы потом перепечатать. Не знаю, как это у писателей делается, — Мадина засмеялась. — Не суть. Запись прослушали, мы все вне подозрений. И если бы кто-то не вообразил себя цирюльником…

— Ну ладно, — сказал я. Мне надоело постоянно мусолить одну и ту же тему, я хотел разобраться со старухой, поэтому пододвинул стул и сел.

— Допустим, эта Вольф и правда писала свой роман. Но почему она припёрлась именно ко мне?

— Не знаю, — развела руками Мадина, — но ты у неё на диктофоне тоже есть.

Мадина продолжала болтать и перекладывать бумажки на своём столе.

— Видимо, никак ты у неё не вырисовывался. В смысле — образ. Но думаю, если бы она могла проснуться во время стрижки, ей бы всё с тобой стало предельно ясно.

Я заскрипел зубами. Мадина прыснула.

— Всё-всё-всё, — она замахала руками и продолжала уже серьёзно:

— Мы сегодня у главной в кабинете всё утро слушали эту дурацкую запись. Не полностью, конечно. Кусками. Короче, тётка вечером спустилась из кардиологии на четвёртый этаж, спёрла ключ из сестринской, открыла кабинет, ну и закрылась изнутри. Видимо, писательский приём такой. А дальше — сердечный приступ. Конец.

Я пожал плечами.

— В общем, тебе нужно будет восполнить вчерашний потерянный день и посмотреть всех, кто к тебе не попал. Давай, хорошего дня, Юдашкин доморощенный.

Она прицепила рентгенограмму к негатоскопу и отключилась от меня. Аудиенция могла считаться завершённой. Сейчас я вспоминаю тот день и очень отчётливо вижу Мадину, такую яркую, худую, сидящую за столом, своими длинными пальцами в тяжёлых серебряных кольцах перебирающую бумаги. Я слежу за блестящим ногтем и вижу, как он скользит по поверхности стола, а потом подцепляет полупрозрачную чёрно-серую рентгеновскую плёнку. Я вижу, как обведённый синим карандашом глаз с опаловой радужкой глядит сквозь эту плёнку на свет.

Идя по коридору из кабинета начальства, я всё ещё переживал произошедшее. И я понятия не имел, что через неделю история со стрижкой забудется, словно её и не было. И, конечно, откуда мне было знать, что через пять лет я уволюсь из этой больницы, через десять — разведусь с женой, что все эти люди, такие важные сегодня, в скором времени для меня совсем перестанут существовать. Что Андрюха откроет частный медцентр, где я, в свою очередь, наконец-то стану заведующим, большим человеком. Что Мадину примерно одиннадцать лет спустя найдут в её собственной квартире, с несколькими колото-резаными ранениями грудной клетки. И не будет на свете никакой Мадины, ни её колец, ни опаловых радужек, а останется только моя память, которой тоже, впрочем, не стоит слишком-то доверять.

Но когда я приблизился к своему кабинету, я перестал думать про всякие глупости. Напротив двери, как обычно, сидела очередь из десяти-двенадцати человек, а по коридору в мою сторону на всех парах летел Андрюха в развевающемся халате.

— Старик! — крикнул он, чувствуя, что ещё секунда — и я нырну в кабинет. — Возьми одного моего больного по «cito»[4]! На предмет выпота в брюшной полости, срочно!

И я, успокоив пациентов кивком головы, рванул в Андрюхину реанимацию смотреть выпот.

Пятая беседа с Э. Д.

— Порадовали вы меня, порадовали. Жизнерадостных историй я от вас даже не ждала.

— Наверное, свобода повлияла.

— Любое передвижение, любая смена пейзажа вам будет только во благо.

— Не помню, кто сказал. Когда человек путешествует, ничего не меняется. Он повсюду таскает за собой самого себя.

— Но есть и другая мудрость. У народов Крайнего Севера, у эскимосов и саамов, был специальный шаманский обряд. Когда кто-то в племени тяжело болел, шаман собирался в дорогу. Брал бубен или барабан. В руках — посох. Шёл на север, по снегу, через тундру. Ничего не ел. Он мог месяц брести и искать душу больного соплеменника, которую похитили тёмные силы.

— Язычество какое-то.