Белая обезьяна, чёрный экран

Я так увлёкся стрижкой, что уже и забыл про милицию. Вспомнил про неё, когда уже выстриг клиентке чуть ли не полголовы. В груди моей похолодело, я заметался и не придумал ничего лучше, чем смести волосы на бумажку, завернуть бумажку в пакет и спрятать его в карман своего пуховика. Выберусь — выброшу.

Когда приехала милиция, в коридоре около моих владений собралась, как говорится, вся королевская конница. В кабинет они вошли друг за другом: чувак в форме, главврач, оба зама и, почему-то, завхоз Николай Николаевич. В узкую щель между завхозом и дверным косяком, поджавшись, протиснулись Мадина и завкардиологией Еремия Ивановна, в просторечье Ереванна, которая, оказывается, наконец-то признала бесхозную пациентку за своим отделением.

— И точно, наша, — сказала Ереванна. — Пациентка Вольф, Марина Степановна. Известная писательница. Мы только сейчас обнаружили пустую палату.

Потрясая историей болезни и пытаясь обращаться одновременно к милиционеру и главврачу, Ереванна сумбурно объясняла, что, дескать, лечащий врач пациентки Вольф, как назло, сегодня весь день в отгуле. Если б не отгул, говорила она, в отделении давно бы хватились пострадавшей.

Милицейский чин забрал историю, попросил Ереванну остаться в кабинете, то же самое потребовалось и от меня, а все остальные нехотя удалились. Испуганную докторшу колотило, она теребила пухлыми пальчиками золотой крестик, висевший у неё на шее. Нас о чём-то спрашивали, я рассказал мужику в форме, как было дело, написал бумагу, был осмотрен и отправлен домой до востребования. Я угрюмо кивнул и, уходя, посмотрел на нашу панночку. «Как вы достали меня, идиоты», — говорил весь её измученный вид. Кабинет опечатали до послезавтра.

На следующий день, после обеда, меня уже вызвали на работу.

В моём кабинете заседал тот самый милицейский чин.

— Что это? — и лейтенант бросил на стол маленький пакетик, в котором лежали несколько коротких стриженых волосков. Возможно, какое-то количество осталось на полу после вчерашнего. — Чья работа?

Я вздохнул. Деваться мне было некуда.

— Моя, — сказал я.

Лейтенант как-то странно на меня посмотрел, потом тоже вздохнул и сделал запись в своей бумажке.

— С какой целью вы подстригли пострадавшую?

Пришлось говорить правду. Всё равно придумать в своё оправдание я ничего не успел.

— На нервной почве, — сказал я. — Обнаружив пострадавшую утром на своём рабочем месте, я пережил потрясение.

Лейтенант не отводил взгляда.

— У вас, простите, с головой всё в порядке? — спросил он немного погодя и усмехнулся. — Вы некрофил, что ли?

Я замотал головой.

— Никак нет.

— Какое такое потрясение? — давил на меня следователь. — Вы медицинский работник, в институте каждый день трупы вскрывали.

— Не каждый день, — возразил я. — Но да, вскрывал.

— Вот впаяю вам глумление над мёртвым телом, — сурово сказал следователь, — и вы сядете.

Я погрустнел.

— Если бы не стрижка, всё было бы просто и ясно.

Он посмотрел на меня. Видимо, у меня был довольно жалкий вид.

— Объясните мне, зачем? — в последний раз спросил он. — Заведующая о вас отзывается хорошо. Главный врач считает работником ответственным. Правда, ваш бывший коллега Грачёв…

Он полистал бумаги.

— Грачёв рассказал, что вы время от времени наливаете ему в тапки озокерит, — следователь ещё раз внимательно поглядел на меня. — И вот сейчас — труп в вашем кабинете. Посмертно стриженный. Как-то всё нехорошо складывается.

Он был молодой, может быть — даже мой ровесник, этот лейтенант. По его красноватым глазам было видно, что ему хочется побыстрее закончить дело за неимением состава преступления, но проклятая стрижка, которую я затеял так некстати, спутала все карты.

— Слушайте… — сказал я и вздохнул. — Я… не знаю, зачем взял ножницы. Втемяшилось в голову — подстричь, вот я и подстриг.

Мы молчали какое-то время. Он ещё раз полистал бумаги и слегка кашлянул.

— Свободны.

Я не верил своему счастью и поэтому стоял возле рабочего места, которое с минуты на минуту грозилось стать бывшим, и не мог шагнуть к двери.

Лейтенант глянул на меня исподлобья. В его глазах были усталость и злость.

— Идите. В случае чего — пеняйте на себя. Я вас запомнил.

До сих пор ломаю голову, почему человек в форме никуда меня не упёк и не завёл никакого дела. Может быть, и правда, как говорится, дуракам до поры всё сходит с рук. А может, человек просто устал и ему хотелось побыстрее спихнуть в архив бессмысленную больничную историю.

* * *

— И не нужно было устраивать представление, — читала мне нотацию Мадина, когда я пришёл к ней в кабинет. — Сорвал день, увеличил себе нагрузку на неделю.