Белая обезьяна, чёрный экран

«Тебе меня не понять, у тебя ребёнок беспроблемный!» — говорил мне Грачёв. И это была правда. В раннем детстве наш Сашка казался просто подарком. Он развивался так, как было написано в учебнике, быстро стал толстым и здоровым, несмотря на то что мы с женой при первой возможности сдали его в ясли-сад. Его подхватывали под мышку и несли куда нужно; он только болтал ногами и удивлённо смотрел по сторонам. Ребёнку можно было включить кассету, и полдня он мог сидеть, загипнотизированный экраном. Кроме мультфильмов, ему нравились рисование или строительство: он возводил на полу высоченные замки с хитрыми ходами внутри — ни дать ни взять настоящие тюрьмы Пиранези! Свои проекты Сашка всегда доводил до конца, и прерывать его было бесполезно, да Вика и не пыталась. Такая Сашкина покорность, его умение «не отсвечивать» и занимать себя самостоятельно, сформировало вокруг него зону ложного спокойствия. Однако нам с женой казалось, что всё так и должно быть и трудности не начнутся никогда. Впрочем, сейчас я хочу рассказать не о Сашке, а о Митьке, ребёнке Грачёвых.

Грачёвский Митька не вылезал из болячек. Он цеплял на себя все инфекции, с ним постоянно случались неприятности из раздела медицинской казуистики. За пузырчаткой новорождённых нагрянул сепсис, а за ним гемолитическая желтуха как следствие неудачно перелитой крови. В два года проявилась бронхиальная астма, а потом тяжелейший детский колит, из-за которого Грачёвым приходилось ломать голову, чем же пацана кормить. Сразу, как пошёл в садик, Митька упал с качели и сломал руку. Потом, уже дома, разгуливая по комнатам в гипсе, он поскользнулся на мокром полу и сломал ногу. В общем, не Митька, а тридцать три несчастья.

Таня Грачёва — я знал это от жены — вечно таскала Митьку по врачам, и мало-помалу он сделался центром Таниного существования. Таня делала всё, что положено хорошей матери. Я знал её как человека практичного и рассудительного, но после родов Татьяну словно переформатировали. Бледная, измотанная бессонными ночами, она не скрывала своих бед и забот и рассказывала о них с некоторой гордостью. Татьяна как будто обвиняла нас — меня, Андрюху и даже Вику — в том, что мы ведём обычную, не жертвенную жизнь. Я всегда непроизвольно напрягался, когда Татьяна оказывалась рядом. Было понятно, что Таня страшно устала от Митькиных болезней и Андрюхиного блядства. В семье у Андрюхи становилось неладно, но повлиять я ни на что не мог.

— Грачёвы разводятся, — однажды сказала Вика. — Ты в курсе?

Я не был в курсе. Мы с Грачёвым неделю как вернулись из Москвы, с повышения квалификации. В этой московской командировке со мной кое-что случилось. Кое-что серьёзное; всё время учёбы я думал только о себе, поэтому грачёвские заботы поначалу воспринимал более или менее равнодушно.

— У меня не жизнь, а какой-то Дэвид Линч, — сказал мне Андрюха на следующий день, когда мы курили под козырьком входа на цокольный этаж. — Да, конечно. Разводимся. Давно пора.

Никому не пожелаю дружить с семьёй, которая находится на пороге раскола. Двое близких людей бьются в жестокой, потрясающей лихорадке, и эта зараза рано или поздно захватывает всё их окружение. Захватила и нас. Татьяна, неизвестно откуда узнав о многочисленных грачёвских романах, задалась целью отомстить и лишить мужа родительских прав. Именно такая цена за мелкие грачёвские грешки виделась ей приемлемой и справедливой.

Пришлось пообещать Грачёву прийти на суд, однако в итоге до заседания мне дойти было не суждено. Я редко напиваюсь и не умею этого делать, но здесь — наклюкался в зюзю, так, что на следующий день не смог выйти на работу из-за жуткого похмелья. Я не нашёл в себе силы даже подняться с кровати. Сашка всё то памятное утро моего позора, слава богу, деликатно просидел в детской. Говорю же, Сашка был идеальным ребёнком.

Но вскоре война в семействе Грачёвых отошла на второй план. Вернее, не отошла, а заслонилась ещё одним событием.

Заболел Митька. Андрей притащил его ко мне на УЗИ уже совсем жёлтого.

— Судя по клинике, очень похоже, что желтуха механическая, — сказал Андрей. — Но бывают и гепатиты, сам понимаешь.

Печень была увеличена, правда, не сильно. В правой доле, недалеко от общего желчного протока, я увидел образование с чёткими ровными контурами.

— Судя по всему, гемангиома[6], — сказал я.

— Давить на проток может? — спросил Андрей.

Я пожал плечами.

— Чисто теоретически всё может быть.

— Понятно, — сказал Андрей.

И на несколько дней он пропал из виду. Даже трубку не брал. Потом появился, взъерошенный, злой. От него несло перегаром.

— Как Митька? — спросил я.

У меня ещё не закончился приём, и Грачёв сидел в нашей каморке для переодевания. На нём не было лица.

— Хрен мне, а не Митька, — сказал он. — Увезла.

И заплакал. Я обалдел настолько, что не нашёлся, что сказать. На кушетке меня ждал пациент. Грачёв вытер мокрое лицо, зло поглядел на меня и махнул рукой.

— Вали отсюда, — сказал он. — Больные ждут. Я всё равно сейчас пойду.

И ушёл, не успел я закончить приём.