Белая. Разговор через стенку больничной палаты

– … или забирайте… шестнадцать уже… не няньки… в психиатрической… заберите домой… и так держим по вашей просьбе… ответственность на себя… забрать домой… Вот поглядите на нее! – снова в голос сказала она и стала греметь ключами. Но этот звон резко прекратился, как будто тот, второй, схватил ключи рукой и сжал их в кулаке.

– Не надо. Вдруг проснется. Опять закричит.

– Я вам все сказала. Решайтесь, – как мне показалось, с угрозой проговорила белая сестра и потопала прочь от двери. Мужчина – я уже понял, кто это, – все стоял у двери. И я уже понял, что не у моей. У двери Дылды, своей дочери.

Он вздохнул. Долго держалась полная тишина. Я уж подумал, что, может, он успел уйти как-то беззвучно. Но тут он снова вздохнул. Потоптался немного на месте.

И ушел.

Я закрыл глаза и снова стал медленно погружаться в туман сна.

«Зачем они затеяли этот разговор здесь, у ее двери? И о чем вообще они говорили?» – спрашивал я у пирата. Но он только непонимающе глядел на меня.

31

Я не сразу сообразил.

Меня катила Марианна. Она снова стала молчаливой.

Ветки подрагивали от ветра, и я не сразу понял. Увидел сначала одну половину – серая штанина и рука в длинном рукаве рубашки. Потом – вторую. Он улыбался, а в руке держал футбольный мяч.

– Папа, – вырвалось у меня. То ли крик, то ли шепот. Папа улыбнулся шире. Марианна ползла, как черепаха. Специально она, что ли?

Папа подошел ко мне в два шага.

– Можно мы с сыном, – начал он говорить Марианне, но она кивнула ему и на полуслове отошла в сторону. Снова к изгороди пошла, мельком заметил я. Но мне было не до этого. Папа присел на корточки. Никто до него не догадывался так сделать, все стояли дубами-великанами надо мной. А он вот догадался! Мой папа.

– Вот, Антон, мяч тебе принес. Скоро понадобится.

Я взял мяч. Мяч оказался между мной и папой, я неловко покрутил его в руках. Мне он казался лишним сейчас. Я люблю мячи, люблю футбол, но… Папа это понял, должно быть: забрал у меня мяч, положил на траву. Я резко обнял его за шею, уткнулся носом в плечо. Я не хотел плакать, но так получилось.

– Сынок, – сказал папа. А я думал, он рассердится, что я плачу, как девчонка. Может, не заметил?

Он хотел отодвинуть меня, чтобы заглянуть в лицо, но я сжал его крепче, и мы так и сидели. Папе, наверное, неудобно было на корточках наклоняться ко мне, сидящему в коляске. Но он не шевелился. Только водил рукой по моим волосам. Как мама, но по-другому.

– Врач сказал, ты идешь на поправку, – сказал он.

– Папа…

Мы еще потом погуляли. Рассматривали муравьев, тех самых, огромных, которых я видел здесь. Их много. Мы даже нашли, где у них тут муравейник. Я спросил, действительно ли муравей самый сильный, папа сказал «да».

– А он сильнее меня? – понимаю, что глупый вопрос, когда сидишь в инвалидном кресле.

Папа задумался на минуту.

– Муравей не выбирает, быть сильным или нет: просто тащит свою веточку, и все. А ты можешь выбирать.

– Кто же выберет быть слабым? – удивился я.

– Бывает, – сказал папа.

Он умный, мой папа. Я задумался над его словами, но ненадолго. Появилась Марианна: оказывается, мне пора на гимнастику для ноги. Я улыбнулся Марианне, хоть она сегодня и хмурая какая-то.

Папа подал мне мой мяч и сказал, что придет завтра. Он придет завтра!

Я перекатывал мяч в руках и улыбался. Наверное, со стороны выглядело глупо, но ничего не мог с собой поделать. Мяч приятно поскрипывал, если провести по нему пальцем. Новенький. Мой.

В кабинете лечебной гимнастики я в который раз делал одни и те же упражнения для восстановления ноги. Делал и улыбался. Я никак не мог прекратить, рот просто сам тянулся к ушам!

Смотрел в окно во время упражнения. Устройство, напоминающее станок для балерины, держась за которое нужно было медленно идти, находилось у окна. Там, внизу, Марианна вернулась к живой изгороди. Я взглянул на ее добрую спину и улыбнулся еще шире. Если бы она обернулась сейчас, я бы, наверное, даже рукой помахал. Но она стояла и смотрела на дыру в изгороди, пока там не показалась морда. Я различил с трудом черный треугольник собачьего носа. В чем дело? Она же забрала его. Точнее, ее – Тобианну.

Старался улыбаться и дальше, но уже не получалось. Собака. Почему она снова там? Появилось неприятное чувство, которое разрасталось с каждым моим неумелым шагом у «балетного станка». Я хотел, чтобы все это поскорее закончилось. Я хотел обратно в палату. Я хотел… Я не знаю, чего я хотел.

– Марианна, – сказал я и хлебнул супа. Суп был мутный и бледный. Плавали какие-то белые хлопья, похожие на снег. И пара крупных кусков картошки. Вялый суп. Я разглядывал его, не желая смотреть на Марианну.

– Что? – спросила она.

Я молчал. Мне сковало рот от слов, которые было трудно произнести. Со мной бывает.

– Та собака, – выдавил я из себя. И все, больше не смог выдавить ничего. И не хотел слышать ответ.

Марианна помолчала. Лучше бы она ушла сейчас. Просто ушла.

– Я вернула ее. Маме хуже стало. Она передумала насчет собаки.