Белая. Разговор через стенку больничной палаты

– Не зови меня.

– Привет, Антоша.

– Отстань, а?… – сказал я в самую розетку.

– Я люблю тебя.

– Что? – я повернулся и непонимающе глядел в лицо розетки. Как будто это она сказала.

– Я люблю тебя.

– Ты меня даже не видела.

– Я люблю тебя.

– Заело, что ли?

– Антоша.

– А, точно, ты же психичка.

– Я Дылда.

– Длинная, что ли?

– Антоша, ты хороший.

– С чего ты взяла?

– Просто.

– Хватит со мной говорить.

– Я люблю тебя.

– Замолчи, ладно?

– Антоша.

– И не называй меня Антоша. Я Антон.

– А я Дылда.

– Чувствую себя полным придурком.

– Ты хороший.

Я замолчал, надеясь, что, наткнувшись на тишину с моей стороны, она отстанет. Еще не хватало заводить светские беседы с психичками через розетки.

– Антоша.

– Антоша.

– Антоша.

– Антоша.

– Да заткнись ты!

Она заткнулась. Ненадолго. Послышался тихий стон. Тягучий, как смола, он нарастал. Как будто кто-то зачерпывает ложкой и тянет-тянет его вверх, а он все не кончается. Я зажал уши. За стеной опять послышались шаги и шебуршение, как было днем. Я открыл уши. Стон стал тише, но не прекратился.

Он перемежался всхлипываниями и жалобным «не надо».

– Руки ей держи, – раздался сдавленный голос. – Руки!

Несколько торопливых шагов по комнате, всхлипывания, «не надо», еще несколько шагов, звук пружин кровати. Стихло.

Я смотрел на провод, идущий от розетки к потолку. Провожал глазами все его изгибы. В голове раз за разом повторялось: сдавленно, как из подземелья, «руки ей держи», жалобные всхлипы «не надо», удаляющиеся шаги и звук закрывшейся двери. Тихий такой звук, какой-то недоговоренный. Может, поэтому он продолжался и продолжался в моей голове?

Я повернулся к розетке. Провод от нее все так же бесконечно уходил вверх.

– Дылда, – прошептал я. Тишина.

Что ж, я хотел, чтобы она замолчала. Я отвернулся от безответной стены, стал смотреть в окно. Так же, как всегда, в него была видна только одна звезда. Одна-единственная, хотя на небе их – море.

11

Я глядел в раковину. Выплюнул таблетку, она лежала и размокала там. Ненавижу таблетки, они горькие, а запивать их приходится маленьким глотком из прозрачного гномского стаканчика. Все-таки, решил я, без гномов не обошлось в этой больнице. Думаю поискать их на досуге – вдруг где-то прячутся?

Таблетка таяла, я помогал ей, набирая в ладонь воду и капая на нее. Второй рукой я держался за раковину, потому что стоять было очень неудобно.

Я повернул голову и взглянул в зеркало. Оно висело почему-то сбоку от раковины, а не перед ней, как висят порядочные зеркала. Нижний угол пошел трещинами. Мама говорит, что зеркало разбить – к несчастью. Это не я его разбил, но почему-то именно я в больнице. Вот он я: светлые волосы – почти прозрачные, через них видно даже кожу головы. Глаза голубые, тоже почти прозрачные. По крайней мере, они очень голубые – как вода. А вода прозрачная. Парочка веснушек на курносом носу. Вот и весь портрет. А, еще я небольшого роста. И футболка на мне в желто-синюю полоску, на рукаве маленькая дырочка.

Стоять стало совсем трудно. Я смыл таблетку, она нехотя проскользила к отверстию слива и скрылась в нем. А я пошел к кровати.

В половине первого принесли обед – светло-бежевый суп с непонятно чем и кашу. Я так узнаю время – по завтраку, обеду и ужину. И по капельницам еще. Но по капельницам можно узнать только примерное время, а по еде – точное. Скоро я смогу погулять и скоро придет мама. Мама придет раньше. Она навещает меня в свой обеденный перерыв – с часу до двух, а гулять можно с трех. Поэтому она сидит со мной всегда в тот момент, когда я под капельницей.

Я возил алюминиевой ложкой по дну тарелки, гоняя картошку. Представлял, что эти мелкие белесые куски – корабли. Выделял для себя один кусок и управлял им – лихо подбивал другие корабли, обгонял их, штурмовал, брал на абордаж, топил. Потом съедал всех противников, а свой корабль выводил на сушу, в гавань – вытаскивал его ложкой на край тарелки. Он скатывался обратно в жижу моря. Жижу я есть не хотел, но медсестра заставляла. Стояла над душой, пока не съем хотя бы половину этой бледной водицы.

С кашей много не придумаешь. Она какая-то одинаковая. Я представлял себе, что это болото, и топил в ней ложку. Потом осушал это болото, решая тем самым экологическую проблему, назревшую в тропиках или где-то там еще. Осушать болото или топить корабли было гораздо интересней, чем просто есть кашу и суп.

Медсестра собрала мои тарелки с остатками замученной еды и тихо вышла.

12

– Мама, почему я на костылях хожу? Я могу сам. Показать?

– Лежи, лежи, Антоша. Не надо сам. Надо, как врач скажет. Нельзя ногу напрягать.

Она протянула руку к моей ноге и коснулась ее.

– Не трогай, – сказал я.

– Ты шоколадку съел?

– Нет.

– Я тебе еще одну принесла.

– Не надо мне шоколадку, – я отвернулся к стене. – Расскажи что-нибудь.

– Тетя Люба заходила. Спрашивала про тебя. Чаю с ней попили.

– Передавай ей мой костыльный привет.

– Антоша… не говори так. У тебя плохое настроение?

– Отличное.

– Что случилось?

– Ничего. Я бегать хочу.

– Антоша…

– И не называй меня Антошей.

– Почему?

– Потому.

– Тебе же нравилось.

– Разонравилось.