Белая. Разговор через стенку больничной палаты

– Буду. Я дала тебе такое имя только для того, чтобы называть Антошей. Потому что это мягко звучит, – мама улыбнулась и потрепала меня по волосам, разбросав их по подушке. За время болезни я немного оброс, волосы теперь лезли в глаза и уши.

– Глупости. Это девчачье имя должно звучать мягко, а мое – нет. Мне нравится грубое «Антон». Папа приходил.

– Я же говорила, он обещал, – сказала мама после небольшой паузы. Как будто ждала, что я еще что-нибудь добавлю. А я не добавил.

– Он обещал, что еще раз придет.

– Значит, придет.

– Наверное.

– Придет.

– Наверное.

Она посидела со мной еще, пересказала рассказы своей подруги тети Любы. Я чуть не уснул. Выводок каждодневных солнечных квадратов медленно полз по стене, я следил за ним под мерный гул маминого разговора со мной. Понял, что если постоянно смотреть на эти квадраты, то их движение незаметно. А если, например, раз в час, то сразу видно, что они сдвинулись; но потом, к концу дня, совсем пропадают – солнце светит уже с другой стороны здания. Не попадает в мою комнату.

13

Я стоял около ствола. Кора на ощупь была приятно выпуклая, шероховатая. Из-за листьев мне были видны окна – моей палаты и соседней. Остальные окна мне тоже были видны, но это не важно. Я смотрел на соседнее с моим окно. Там время от времени мелькала макушка с неровно остриженными короткими волосами. Иногда было видно и всю голову, торчащую на длинной шее, которая, в свою очередь, торчала из белого круглого ворота больничной пижамы. Макушка носилась, уворачивалась от другой макушки, пониже. Медсестра, понял я. Что это они там бегают? Как будто в догонялки играют. И почему ее не выпускают гулять? Из-за того, что психичка?

Она вот может бегать, но не гуляет, я, наоборот, гуляю, но не могу бегать. Где справедливость?

Мне наскучило смотреть на мельтешащие макушки, и я пошел к гномской двери. Хотел ведь на днях проверить, есть там гномы или нет. Вот проверю.

Моя медсестра думала о чем-то своем, прохаживалась у изгороди, забыв обо мне. Она ходит со мной только потому, что так надо. Уже и не следит, а так, прогуливается сама по себе. И зовут ее странно – Марианна. Я узнал это, когда ее окликнула та, с сердитыми губами, когда пришла сменить ее. Она сказала тогда: «Марианна, где мой халат? В шкафу его нет». Чем кончилась история с халатом, я не знаю, так как они обе вышли из моей палаты, должно быть, искать его. Не очень интересное, наверное, занятие – поиски халата. Белого халата в белой больнице. Может, он слился со стеной и теперь они его никогда не найдут.

Я подошел к гномской двери, взял в руку огромный ржавый замок.

– Соколов!

Это меня. Я отпустил огромный ржавый замок. Он нехотя глухо брякнул о дверь, которая, я заметил, была выкрашена в коричневый цвет, а краска облупилась.

– Отойди от двери, Соколов!

Мне сразу вспомнились боевики, которые мы раньше смотрели с папой. Захотелось поднять руки и медленно отступать, кося взгляд на припрятанный у меня под курткой кольт, который я смогу выхватить, стоит этой Марианне зазеваться. Но уже с первым пунктом – поднять руки – у меня возникли проблемы. В руках я держал костыли, на которые налегал сейчас, отходя от двери, как меня попросили. Как все скучно! Смотрела бы на свои кусты и дальше. Из-за нее теперь гномов не увижу.

Мы пошли обратно в больницу. Я поднял глаза на окно рядом с моим. Никто больше не мельтешил. Я увидел кусок стены, переходящий в кусок потолка.

14

– Антоша.

Я уже не мог прятать голову под подушку. Это не помогало, я все равно слышал.

– Антоша, – повторил шепот.

– Да что тебе? – раздраженно прошипел я в розетку. – Что ты пристала ко мне?

– Привет.

– Привет! И пока!

– Нет, скажи просто «привет». Так здороваются: просто «привет».

– Просто привет. И просто пока. Я сплю по ночам, хватит ко мне лезть!

Надо же, «сплю по ночам». Заговорил, как старикашка. А что она ко мне лезет, в самом деле?

– Меня зовут Дылда.

– Я знаю!

– А тебя Антоша.

– Антон. Меня зовут Антон.

– Привет, Антоша.

Хотелось крикнуть «Заткнись!», но вспомнил вчерашние шаги, стоны и вскрики и промолчал. Хоть она и психичка, но натравливать на нее медсестер – это… ненормально, в общем. Что они там с ней делают, чтобы замолчала? Я не хотел думать.

– Поговори со мной, – сказала она как-то особенно вяло и тихо. Жалобно. Ну и зря. Меня особо не разжалобишь. Лучше бы она шептала в какую-нибудь другую розетку, где нет меня. Где кто-нибудь, кого можно разжалобить.

– Ты боишься уколов? – спросила она снова, переждав тишину с моей стороны.

– Нет. Чего их бояться?

– Страшно. Ко мне сестра приходит. Она плохая.

– У тебя есть сестра? – удивился я. Хотя почему нет? У людей бывают сестры.

– Она белая и страшная, с уколом.

– Это медсестра.

– Ее зовут сестра.

– Ее не зовут сестра. Она работает медсестрой, – ввязался я в какой-то дурацкий спор. Хотя молча смотреть на дурацкий потолок, по-моему, еще хуже. Хотя не знаю, что все-таки хуже: потолок или психичка?

– Она не любит меня.

– Она никого не любит.

– И тебя?

– И меня. – Что за чушь я несу?

– Не бойся. Я люблю тебя.

– Нет.

– Я люблю тебя.

– Замолкни. Или придет белая сестра.

– Нет. Не придет.