Белая тень. Жестокое милосердие

Она чувствовала, как что-то в ней отстаивало Борозну, и пугалась этого. Отстаивала одна половина сердца, а другая… другая ныла от боли. Разум ей подсказывал, что надо загасить эту боль, надо быть холодной и бескомпромиссной.

Она не смогла соблюсти этого договора с собой и получаса. Когда Борозна вышел из института и снова посмотрел вверх, она поняла, что с ним что-то стряслось. Она видела, как боль судорогой свела его лицо, как опустились у него плечи, и у нее невольно вскрикнуло сердце. Если бы он в эту минуту поднялся к ней или позвал ее снизу, она бы подошла и заговорила, и, может, сердце отгадало бы правду, и, может быть, берега, на которых они стояли, начали бы сходиться вновь. Но он ушел, ушел согнувшись, словно нес на плечах свою вину, о которой она думала непрестанно и которой конечно же не могла найти оправдания.

Кроме того, она думала о какой-то разреженности того, что ее окружало. Ощущение пустоты в квартире, на улицах, в институте. О бесцельности и однообразии жизни, которая еще недавно была такой интересной и исполненной высокого смысла. Наверное, все это шло от того, что после пережитого разочарования ей снова что-то открылось в людях и в любви. Она снова очень доверилась тем дням, счастливым дням с Борозной, и не столько счастливым, сколько обнадеживающим, этой надеждой она заполнила всю жизнь, а теперь пришло новое разочарование и бросило ее в глубокий пессимизм. И не только потому, что она теряла конкретную надежду (не человека, а надежду), — это посеяло в ее душе неверие вообще. Она не боялась, что не выйдет замуж, но зачем выходить за того, чья душа блуждает где-то на других параллелях и чьи интересы никогда не пересекутся с твоими. Еще недавно ей казалось, что она встретила близкую душу. То есть, наверное, совсем не такую, как ее, эта душа несла в себе что-то не вполне постигнутое ею, резкое, крутое, и все же они плыли в одном потоке. Она до конца не понимала Борозну, но в жизни большей частью именно и любят за то, что не совсем понимают, за таинственность, в которой не видят злого. Неле еще и сейчас казалось, что там стряслась беда, которая, наверное, не оправдывает Борозну, но что-то объясняет, и если бы он позвал ее, заговорил с нею сейчас, то страстное желание понять, проникнуть в чувства друг друга помогло бы им…

Да, с Борозной она держалась холодно, как и велела себе держаться, ничем не выдала волнения, отчаяния, а сердце протестовало, наперекор всему закрадывалась мысль: а надо ли вообще вести себя так?

Неля была взбудоражена и встревожена, она почти раскаивалась, что-то ей подсказывало, что Борозна не такой, что-то призывало в свидетели самое большое, их любовь, его любовь; любовь не может быть нечестной, истинная любовь не ходит в паре с подлостью. Ей вспомнилось, как она недавно обезоружила его правдой, как он был тогда беззащитен.

Нет, Виктор… Виктор Васильевич подлым быть не может. Конечно, он, как и каждый, мог попасть впросак, наконец, его могли ввести в заблуждение.

И Неля в который уже раз принималась обдумывать ситуацию. Невольно ей снова и снова приходило на память, казалось подозрительным то, что слишком часто в последние дни Бабенко и Хорол бывают вместе, и даже то, что очень уж похоже они говорят о Борозне, а еще она заметила сходство в их отношении к ней самой — они как бы проверяли на ней свои слова. Особенно же ее насторожило то, что Виктор Васильевич сидел с Вадимом в саду уже тогда, когда все обходили его; и как дружественно они беседовали, и как Борозна внезапно встал и зашагал к институту… И какой он вышел оттуда! Где он был? Что сказал ему Вадим? Во всем этом какая-то тайна, которую она должна разгадать…

Когда в три часа в лаборатории началось производственное совещание, она словно бы случайно села рядом с Вадимом. Она не могла забыть, как смотрел на нее Вадим и как глаза его в такие мгновения становились маслеными. Но то было прежде, а с недавних пор в его глазах другое — подчеркнутая серьезность, внимательность. Вадим вел себя как-то странно, избегал говорить о работе, все время направлял разговор на другое.

После работы он провожал ее домой. Сначала Неля хотела уклониться — их мог увидеть Борозна, окно его кабинета выходило на улицу, — но потом в ней проснулось что-то женское: а почему бы и не подразнить его хоть немножко — и она пошла с Вадимом.

По дороге зашли в «Холодок» (предложил Вадим и сразу же извинился: «Такая шарага, но лучшей поблизости нет»), они съели по порции фруктового мороженого, выпили по бутылке «Лета», чудесно прохладного и вкусного, и только вышли на горячий тротуар, под еще не остывшее небо, как увидели Борозну. Он широко шагал к автобусной остановке. В первое мгновение не заметил их, смотрел под ноги, а когда увидел, круто повернулся, пошел, не оглядываясь, наискосок через дорогу и скрылся в узкой затененной деревьями улочке.