Сам он чувствовал себя дураком, чувствовал себя так, будто его раздели и выставили на всеобщее обозрение. И это его ощущение не было надуманным, безосновательным. На них действительно смотрели четыре ряда широких окон, за каждым из которых работало по меньшей мере по три человека. Сладкое фруктовое мороженое казалось Дмитрию Ивановичу кислым и невкусным. Он нехотя ковырял ложечкой, пил теплую воду, избегая смотреть на институтский двор, и страшно сожалел, что поддался на их уговоры.
Неуверенно чувствовала себя и Светлана Кузьминична. Она без умолку говорила, смеялась, но смех ее был нервный, неестественный. Только Степан Степанович, казалось, ничего не замечал. Налег грудью на столик и глотал мороженое, как толченую картошку, — уже третью порцию. А может, его и впрямь все это мало трогало. Он давно сдался во всем на милость победителя — жены. Молодость провел беспутно, попытался вести такую жизнь и после женитьбы, попался на измене, струсил, Светлана Кузьминична его прижала, сумела взять в руки, трясла, как грушу, вытряхивала лень, не допускала, сколько могла, до рюмки и кинга, в который он играл на деньги. Он полностью зависел от нее — квартира и машина были записаны на нее, зарплату она получала вдвое больше, она оставила ему только несколько отдушин — папиросы, футбол, рыбалку. Он с тем смирился, а вот она смириться с таким своим замужеством не могла. Жалела, что так дешево и неудачно отдала свою красоту, молодость, сердилась на то, что не могла отплатить мужу тем же — кинуться в блуд. Сейчас она отчаянно металась, пыталась удержать то, что трещало, ломалось, потому что это ломалось прежде всего ее благосостояние, ее надежда и все то, чем она по-настоящему жила.
— Хотите, я расскажу вам анекдот, — сказала Светлана Кузьминична. — Очень смешной. Женщина выбирает в магазине метлу. Выбирает час, два, перебрала все, наконец подходит к продавцу, а он ее спрашивает: «Вам завернуть метлу или полетите сейчас?»
Степан Степанович хмыкнул, хотя, наверное, и не понял анекдота. Ирина Михайловна улыбнулась глазами, Дмитрий Иванович расхохотался. И не столько от анекдота, хотя он и в самом деле был остроумный, сколько вдруг припомнившимся строкам из дневника Чехова: «Гимназист угощает даму обедом в ресторане. Денег у него 1 рубль 20 копеек. Счет 4 рубля 30 копеек. С дамой разговор об Абиссинии». Бессмертный Чехов! В лаборатории все валится и летит в пропасть. Позавчера им наполовину срезали смету на будущий год. Это означает: они до сегодня орудовали топором и пилой, а теперь надо отказаться еще и от пилы. А они едят мороженое и рассказывают анекдоты. Разговаривают об Абиссинии!
Дмитрий Иванович хохотал так долго, что Ирина Михайловна обеспокоенно и несколько осуждающе посмотрела на него. Так он не смеялся никогда.
Дмитрий Иванович вытер кулаком слезы, оглянулся, не смотрит ли кто. А еще: нет ли тут кого из институтских. Но под тентом было пусто, только за соседним столиком сидела парочка. Там тоже разговор «про Абиссинию». Длинноволосый парень хмуро пересказывал вычитанную где-то теорию о том, что будет с миром, какие ужасы ждут человечество в будущем, размалеванная девица пугалась, округляла подрисованные глаза, на самом же деле — и это было не трудно заметить — обоих одолевал секс и обоим не было никакого дела до вселенной. Девица даже взвизгивала, складывала рот трубочкой, чтобы не размазалась краска. «Ох и кикимора, — подумал Дмитрий Иванович. — Интересно, какая она настоящая? Когда-то девушек любили за косы, за брови, а теперь нередко это — как щетки из магазина «Киевлянка». Сегодня мода на такие, завтра — на другие».
Незаметно для себя, продолжая наблюдать за парой, он переключился на институт, на это зловещее — рубль двадцать — урезанную смету. А он ведь надеялся на увеличение сметы. И не просто увеличение… Просил денег на лазерную установку. Ведь сегодня одной центрифугой много не совершишь… С чем же они останутся? Собственно, им оставили средства только на зарплату. Но это тоже неразумно. Получать зарплату и не рассчитывать что-то сделать! Он не может согласиться с этим. Он будет доказывать, будет бороться.