Белая тень. Жестокое милосердие

Неля мгновенно почувствовала себя виноватой и несчастной. Конечно, она не побежит за Борозной, да это и ее право — пойти в кафе с кем угодно, но сам Борозна теперь, пожалуй, не подойдет к ней. И эта ее прогулка с Вадимом показалась не только ненужной, но и неразумной. Душа ее была распята на нескольких остриях сразу — любви, недоверии, раскаянии, — и ей захотелось плакать, уехать далеко-далеко, туда, где жизнь простая, как день и ночь.

Вадим откровенно злорадствовал. Неожиданно получил компенсацию за свой страх перед Борозной и почувствовал себя победителем. А еще он радовался, потому что понимал: какие бы там ни были отношения между Нелей и Борозной, эта встреча у «Холодка» помешает им. Еще не знал, как сложится у него с Нелей, может, он и сам отступится, но пока что все складывалось наилучшим образом…

…Борозна тогда ушел и пришел только через три дня. Когда в ее сердце уже остыло то горячее стремление. Когда она снова тяжело переживала неудачу Дмитрия Ивановича и свою собственную и эта неудача в тот миг была ей чрезвычайно горька. Да и подошел он не так, как должен был бы подойти. Тяжелый, нахмуренный, стоял напротив нее, сцепив руки, говорил слова искренние, но как-то так, словно требовал от нее решения логической задачи.

— Неля, ты можешь найти силы поверить мне? То есть понять, что я тем письмом больше бы потерял, чем нашел?

Он как бы переводил разговор на ниву логических выводов, а они все были не в его пользу.

Неля покачала головой, и он ушел. А ей снова стало жаль его, но чувство это было такое, что она мгновенно рассердилась на себя и дала слово больше никогда не разговаривать с Борозной.

В голубом летнем павильоне напротив института продавали теплый напиток «Саяны», лимонное печенье, сигареты «BT» и фруктовое мороженое. Его подавали на пластмассовых тарелочках, а ели под полотняным тентом, натянутым на металлических стояках.

Под тем тентом в среду, в обеденный перерыв, и собрались Дмитрий Иванович, Ирина Михайловна, Светлана Кузьминична и Степан Степанович. Они демонстрировали перед всем институтом дружеские отношения, приязнь и доверие семейств Марченков и Хоролов, гармонию и взаимопонимание, которые должны были развеять всякие подозрения и наветы. Идея эта принадлежала Светлане Кузьминичне, и проводила она ее неуклонно и ревностно. Она надеялась таким способом спасти хотя бы осколки того, что с такой тщательностью лепила в течение ряда лет. Для одних все эти россказни и намеки Одинца были предметом зубоскальства, другие утешались, что даже в таких благополучных семьях не все хорошо, а те, что не верили и возмущались, считали все это клеветой, доказать же это не могли. Такое доказать невозможно. Огласку история с их поездкой в лес приобрела большую. Так уж оно ведется: если бы это случилось с кем-либо другим, каким-нибудь обыкновенным человеком, все бы только посмеялись, но тут указывали пальцем на «чистенького», «морального», и это вызывало чрезмерный интерес.

Для Дмитрия Ивановича оставалось загадкой, каким образом удалось Светлане Кузьминичне привести сюда Ирину, но она пришла, сидела устало, сосредоточенно и напряженно отковыривала маленькой пластмассовой ложечкой ломтики мороженого и клала в рот. Дмитрию Ивановичу стало жаль жену, он чувствовал свою вину перед него за эту фальшь, хотя и не мог ей рассказать всего, что произошло на самом деле. Он многого не рассказывал ей и казнился этим. Когда-то он рассказывал ей почти все, но эта его искренность и доверчивость накликали на него же немало подозрений, ревности и упреков. И он постепенно научился просеивать то, что случилось с ним или что он услышал от знакомых, прежде чем передать жене. Собственно, это была правда, только как бы в несколько ином освещении. Во всем, что касалось их жизни, он ее никогда не обманывал. Начиная с того, что не уверял ее в своей большой любви, как, кстати, и она его. Он не был особенно ласковым с нею, но и в этом тоже не было сознательной вины с его стороны. Он старался заменить это уравновешенностью и порядочностью. Правда, с годами Ирина все же приблизилась к нему, она жаждала ласки, но он не умел фальшивить. Может, здесь имело значение то, что в ней поздно проснулась женщина, а может, и то, что она не до конца приняла его концепцию жизни, которую он считал честной и справедливой. Пожалуй, он просто не сумел привить ей эту концепцию. Он не дал ей какой-то особенной, насыщенной жизни. Не дал, ибо она не брала сама. Он не смог раскрыть ей поэзию природы, да и просто красоту поэзии, которую сам любил. В чем-то они сошлись — не гнались за тряпками, не любили выпивок-гулянок, не тянулись за теми, кому удалось урвать более лакомый кусок, и не завидовали тому куску… Сегодня он был особенно благодарен жене за то, что она пришла. Не потому, что его волновало это «мероприятие» Светланы Хорол, а потому, что Ирина сделала это ради него, и он знал, чего ей это стоило.