Белая тень. Жестокое милосердие

Они вернулись к проведенному Борозной эксперименту, а потом и ко всей проблеме. Расспрашивая Виктора Васильевича о работе с мечеными нуклеозидтрифосфатами, Дмитрий Иванович вдруг встревожился: ведь это очень сильный реагент. Однако Борозна успокоил его, сказал, что все было сделано в лаборатории изотопов с соблюдением всех правил безопасности. Сам он хорошо знал, чем рисковал и что это может проявиться через десять и через пятнадцать лет, но раз и навсегда вменил себе в обязанность не возвращаться к этому, попросту не позволял себе думать об этом.

А Дмитрию Ивановичу пришла в этот миг в голову мысль, которая взволновала его, заставила на мгновение подняться над всем: над буднями, над их проблемой и над всеми проблемами. «Где, в какой стране, при каких условиях еще может быть такая высокая жертвенность, такое бескорыстное служение человека человеку! Какие помыслы, какие силы влили их в сердце?» Он знал, какие это силы, и они преисполнили его гордости, какого-то даже благоговейного внутреннего трепета и стальной веры. А еще он знал, что и сам бы поступил так же. Прежде, может, и не смог бы, а теперь бы смог. И сознание этого наполнило его даже как бы самоуважением.

Они беседовали еще с час. Дмитрий Иванович опять пытался уговорить Борозну не уезжать в Ленинград, но тот твердо и настойчиво попросил не напоминать больше об этом. Когда Борозна уже попрощался и хотел уйти, Дмитрий Иванович остановил его и спросил, может ли он объявить в институте результаты проведенного опыта.

— Конечно, — сказал Борозна. — Только со ссылкой не на меня, а на кого-нибудь другого. Например, на Нелю Платоновну Рыбченко. Она и в самом деле принимала участие в подготовке. Кроме того, я там у себя оставил немного суспензии. Она еще не зафиксирована. Пусть Рыбченко передаст в лабораторию. Чтобы… ну… официально.

— А почему вы не отдадите ей сами? — удивился Марченко.

— Так… одним словом… я уже еду. Сейчас.

— Куда вы сейчас едете? — не понял Дмитрий Иванович.

— В отпуск. В наш институтский «Бережок».

Борозне очень хотелось самому передать суспензию Неле. И еще раз поговорить с нею. Но он понимал, что это будет не паритетный разговор. Он придет как победитель, как спаситель, и она под влиянием минутной растроганности может пойти ему навстречу. А потом, возможно, будет раскаиваться, сожалеть. Он знал: ему с его складом души будет во сто крат тяжелее увериться в этом, разочароваться, чем вытерпеть боль до конца один раз.

Он вторично попрощался с Дмитрием Ивановичем и вышел из кабинета.

Борозна выкупался в реке, немного посидел на солнце, дожидаясь, пока обсохнет, и пошел в палатку. Его палатка с самого края, от нее до воды шагов двадцать. Весь институтский городок отдыха — «Бережок» — разместился на высоком широком песчаном намыве, который протянулся вдоль левого берега Десны и порос лозами и вербами, а между ними уже поднялись довольно высокие тополя и бересты. Сразу за песчаной полосой начинался луг с густыми травами, чистыми, заросшими у берегов кувшинками озерцами и зарослями ивняка. Палатки и покрашенные зеленой, синей, розовой краской деревянные домики на высоких сваях (чтобы не снесло весенними паводками) стояли густо, слишком много их сбилось под могучими кронами нескольких старых осокорей и верб, а также по берегу речки, где кудрявился густой и высокий ивняк. В домиках на сваях жили люди семейные, с детьми, а также научные работники постарше, посолиднее; вся институтская молодежь весь день проводила на реке и только на ночь да в большой зной укрывалась в палатках, которые тоже были неплохо оборудованы — на деревянных настилах, с козырьками над входом, в них стояли металлические кровати и маленькие столики и стулья.

Борозне, доктору наук, выделили отдельную палатку, поменьше других, на одну кровать, со вкопанным у входа столиком, брезентовым пологом, который днем можно было поднять и превратить в козырек с затянутым марлей окошечком на реку. Первые две ночи Борозну будили пароходы и рыбаки, отчаливавшие на рассвете на лодках от примитивной деревянной пристани, а эту ночь он спал хорошо. Правда, вчера порядком устал. Месяц назад приобрел «Москвич» и вот впервые испытывал его на дальней дороге — ездил в Чернигов, в Седнев, старинный городок с видами невероятной красоты, открывавшимися с горы над Сновом, хотел махнуть в Новгород-Северский, но доехал только до Сосницы и вернулся. Новгород-Северский, Глухов, Батурин оставил на другую поездку.