Белая тень. Жестокое милосердие

— Обыкновенные меченые атомы, — стараясь говорить спокойно, чтобы снова не удариться в патетику, и в то же время чувствуя, что тоже волнуется, сказал Борозна. — Я запустил меченый аммонилтетрафос в суспензию. Он включился в реакцию. Пошел в реакционные центры… Ваши реакционные центры… То есть вы понимаете…

Дмитрий Иванович слушал, но уже не слышал ничего. Он встал со стула, дрожащей рукой воткнул в розетку вилку микроскопа, стоявшего на лабораторном столе, подложил стеклышко. В первую секунду, наверное от напряжения, не увидел ничего, затем перед глазами мелькнуло бледно-желтое пятно, напоминающее белую тень, он схватился обеими руками за окуляр и сфокусировал его. Две белые тени слились в одну, они были даже не бледно-желтые, а розовато-желтые, похожие на солнце, ясные, просветленные снизу, такие знакомые, такие обычные и необычные в одно и то же время. Потому что не успели два круга слиться в один, как он уже увидел на них черные пятна, побольше и поменьше, россыпи черных зерен, чем-то похожих на ягоды ежевики. Внизу, на срезе, чернело самое большое — в полнаперстка, посредине — два поменьше, а вокруг них — еще поменьше, и они рассыпались всюду между островков и речушек, которые были просто подтеками — следами не слишком опрятно выполненной работы.

Когда Дмитрий Иванович оторвался от микроскопа, у него не хватило сил обрадоваться по-настоящему. Он откинулся на спинку стула, опустил руки, Борозне даже показалось, что он разочаровался. Но в последующее мгновение Дмитрий Иванович вскочил, шагнул к Борозне, схватил его за руку и сжал так, что тот даже шевельнул от боли плечами. Он не подозревал в этом грузном теле такой силы.

От волнений Дмитрий Иванович не мог вымолвить ни слова. Губы его подергивались, как от холода, руки дрожали, и он чуть не уронил вторую пластинку на пол.

— Вы знаете, что вы мне принесли?! — сказал он. — Боже мой, боже мой, сколько я их дожидался, этих коней! — И вдруг запнулся, сник, всполошенный внезапной мыслью: — А вы… не шутите? Это действительно меченный по фосфору аммонилтетрафос?

— Не совсем, — улыбнулся Борозна. — Это меченые нуклеозидтрифосфаты. А остальное — по вашей программе. И мне кажется, — попытался он сразу же охладить радость Марченко, — это еще далеко, как говорила одна генеральша, не фураж. Черт его знает, почему он вступил в реакцию. Слово чести, я не знаю. Он может еще сто раз не вступить.

— Может и тысячу, — подтвердил Марченко. — Там миллион причин. Начиная с погодных условий, почвы, живительной среды, на которой вырос горох, и кончая степенью возбуждения электрона. О чем мы пока еще знаем совсем мало. Я об этом догадывался. Но ведь важно, что он пошел один раз. И что мы имеем право и обязанность сделать этот миллион попыток, чтобы найти закономерность.

— Может, и не найдете.

— Не найдем мы, найдет кто-то другой. Но они будут знать, что искать надо именно здесь. Да нет, найдем мы. Мы, мы! Послушайте, дорогой мой, не уезжайте вы в Ленинград, — в искреннем порыве схватил он Борозну за руку. — На будущий год мы приобретем лазерную установку. Давно нам обещали, да все… Теперь деньги дадут. На ней будете работать вы.

На высокий лоб Борозны наползла тяжелая тень. Он улыбнулся искренне и благодарно, но тень на лбу осталась.

— Нет, не смогу. После такого подозрения…

— Да зачем бы вы тогда это делали, если бы… если бы писали ту анонимку! Господи боже ты мой, да я бы сейчас сам написал на себя анонимку! Да пропади она пропадом! Забудем, плюнем!

Дмитрий Иванович понимал, что говорил не совсем то, но не мог сдержаться. Он чувствовал, что у него близко, к самым глазам, подступили слезы, что он может в любую минуту разрыдаться, но не боялся этого.

— Забыть, плюнуть нельзя, — почему-то холодно возразил Борозна. — Я вижу, что вы сейчас поверили мне. Но… мы этого не докажем никому. Если даже вывесим на доске объявлений обоюдную клятву или пойдем по коридорам и станем целоваться у всех на глазах. Скажут, иезуиты, фарисеи…

— Это я виноват, — подавленно опустил голову Марченко.

— По неопытности. После следующей анонимки будете знать, что делать, — так же холодно пошутил Борозна. — Я рад, что вы поверили. Это был очень злой и очень коварный ход. Я и поныне не знаю, для чего его сделали.

— А я все-таки знаю, для чего, — тихо сказал Дмитрий Иванович. — Негодяй, как видите, достиг цели. Мы не будем работать вместе. Не знаю только, что он от этого выиграет.

— Ничего, — мрачно проронил Борозна. — Его ведь так и не взяли в Институт биохимии. — И чтобы закончить этот разговор, он наклонился над микроскопом. — А все-таки красиво, — улыбнулся. — Будь я художником, нарисовал бы картину и назвал ее «Белая тень». Поглядите, какое-то белое таинственное поле, а на нем неведомые миры. Это, наверное, в самом деле миры, только мы о них еще очень мало знаем…