Белая тень. Жестокое милосердие

Иван медленно, опираясь спиной о стог, поднялся. Расстегнул нижние пуговицы полушубка и, с трудом перегнувшись на правый бок, вынул левой рукой из кобуры пистолет. Взвел большим пальцем курок, держа наган в руке, направился к хате. Ограды вокруг нее не было, только живая изгородь, он перешагнул ее в том месте, где она низко прилегала к земле, и очутился во дворе. Тяжело переставляя ноги, потащился мимо корытца возле хлева — оно было обклевано, а снег вокруг него разрисован множеством треугольничков — лапок, — мимо поленницы, у которой белели щепки. Хата смотрела на пришельца широко раскрытыми настороженными глазами, по бельмам окон скользили какие-то тени. Но Иван упрямо тащился к крыльцу, держа пистолет в руке.

Промерзшие доски крыльца скрипнули под его ногами, громко звякнула щеколда, дверь чуть-чуть приоткрылась, но не впускала. Иван постучал носком сапога, и холодное эхо откликнулось в сенях. На стук никто не ответил, но кто-то же там затаился, ведь дверь была закрыта изнутри на крючок, Иван даже видел его. Уходили минуты, забирая по капле и его жизнь.

Иван положил на покрытую инеем деревянную скамеечку на крыльце пистолет, спустился, взял у поленницы щепку. Сунул ее в щель и поднял крючок. Быстро взял пистолет и шагнул в узенькие, тесные, освещенные сверху маленьким окошком сени. Половину их занимали жернова, на жерновах топорщилось снятое с веревки промерзшее белье. По углам — всевозможная мелкая утварь. Дверь из сеней одна. Иван открыл ее. Это была кухонька. Печь, поставец, стол, короткая лавка. Хата построена совсем не так, как у них в Полесье. Он долго стоял молча. Тишина терзала сердце.

— Есть тут кто? — спросил он.

Никто не ответил. Тикали на стене ходики с привязанными к гире щипцами, и их тиканье жутким эхом отражалось от стен. С зеленого облупленного циферблата насмешливо ухмылялся дебелый сеятель, бросал в глаза Ивану неестественно крупные, точно камни, зерна.

Тишина. Прошитая ударами маятника, холодная, немая. Тишина и пустота.

И все же в хате кто-то прячется! Ивану стало жутко. Почему же не отперли дверь? Почему никто не подает голоса? Даже если здесь засели немцы, то и они должны были бы что-то предпринять. Может, хотят взять в плен? «Так идите, берите, берите, — звал их мысленно, — берите, если сможете. Ну-ка?» Эта окаянная тишина была страшнее выстрелов. Сейчас он упадет и истечет кровью, похороненный под этой проклятой тишиной.

Из кухоньки — двери налево и направо. Ему словно что-то подсказало: тот, кто здесь скрывается, стоит за дверью слева. Напряжение его достигло предела, пот выступил на лбу, по телу прошла дрожь. Он выставил пистолет, ткнул сапогом дверь. Она с грохотом открылась. Иван увидел белые стены с пятнами рушников и фотографий, у одной стены стояла высокая металлическая кровать, у другой — шифоньер и шкаф с книгами.

— Эй!

Эхо ударилось о потолок и упало к ногам Ивана. Он убегал от него, от безмолвия, от тишины, прохромал через кухоньку и так же, ударом сапога, открыл другую дверь, встал на пороге. Но и там никто не отозвался на его окрик.

Крупные холодные мурашки колючими лапками зацарапали Ивана по спине. Его охватил ужас. Показалось, будто он бежит по заколдованному кругу, откуда-то из укрытия на него смотрят невидимые глаза, смотрят враждебно и насмешливо, дожидаясь его конца.

— Есть тут кто живой? Сейчас брошу гранату! — почти в отчаянии закричал он.

И тогда что-то звякнуло почти у самых его ног, из подполья вылез замурзанный белокурый мальчуган лет десяти, в старенькой застиранной рубашке и заплатанных штанах. Его большие серые глаза были глазами напуганного зверька.

— Ты кто? — тихо и дружелюбно спросил Иван. Страх сразу отступил.

— Иванко, — ответил мальчик.

— Я тоже Иван. А почему ты один?

— Мама еще утром ушла на базар. А тут… — мальчик не отводил испуганного взгляда от Ивановой руки. Страшной, окровавленной, обмерзшей. Иван тоже посмотрел на руку и увидел, что она начала оттаивать и на пол падают красные капли.

— Подставь что-нибудь, — попросил мальчика. — И не бойся. Ранило меня.

Тот послушно подвинул пустое помойное ведро. Самое обыденное это дело успокоило маленького Иванка, и он посмотрел на большого теперь почти без страха. А большой стал с медленной сосредоточенностью руководить им, им и собою. Осмысливал все медленно, казалось — тело не до конца принадлежало ему, им надо было управлять, приказывать, держать в подчинении. И мысль тоже была как бы не до конца его, поворачивалась медленно, с трудом.

— Возьми нож! — сказал Иван-большой, и маленький быстро нашел в поставце кухонный нож. — Режь вот здесь! — показал на лямку поперек груди, стянутую пряжкой, которую пытался расстегнуть еще у стога и не смог.

Мальчик перепилил скрученную в жгут зеленую лямку.

— Теперь эту!

Мешок тяжело ухнул на пол.

Иван развязал мешок и вынул оттуда белый маскхалат.

— Надрезай вот здесь! — показал. — Теперь вот здесь и здесь.

Они принялись кромсать маскхалат на полоски.

— Найди какую-нибудь дощечку, вот такую, — развел пальцы, — чтобы можно было положить под руку.