Белая тень. Жестокое милосердие

И когда он уже совсем изверился, прозвучал звонок. Но это был не Михаил. К превеликому удивлению Дмитрия Ивановича, его навестил Карп Федорович Одинец. Хотя они жили в одном доме уже одиннадцать лет, Карп Федорович за все это время заходил к нему раз пять — не более. Да и Дмитрий Иванович не весьма жаловал своего начальника посещениями. Он просто не уважал его. Даже более того — брезгал им в душе, хотя, конечно, никогда этого не показывал. В наши дни, когда люди, чтобы высказать свой высочайший восторг, свои самые большие порывы, преимущественно злоупотребляя, приставляют к своим словам префиксы со значением наивысшей степени, он тоже не мог удержаться и назвал Одинца — суперсволочью.

В Одинце его удивляло одно: Карп Федорович был всегда уверен, что живет правильно. Он не мучился совестью, не надламывал своего здоровья сомнениями и поисками какой-то скрытой истины. Ему не раз говорили, что он хам, этого он уж никак не мог опровергнуть даже перед самим собой, иногда ему даже нравилось быть хамом, шокировать тонконервных интеллектуалов. А то и просто думал о них: «Вот ты не хам, а что ты имеешь?»

Однако независимо и уверенно он чувствовал себя не со всеми. Карп Федорович вообще не умел идти ровно. Он либо ползет, либо топчет ногами. Или на вашей голове, или под вашими сапогами. Перед Марченко, хотя и был его начальником, преимущественно заискивал. Перед его научным авторитетом, перед тем, что того могут назначить директором института (поговаривали и такое), перед уважением, с каким к нему относились коллеги и даже некоторые члены Президиума Академии наук. Внешне же держался на равной, даже на дружеской ноге, фамильярно похлопывая Дмитрия Ивановича по плечу, что тот терпел через силу… Он и сейчас по-простецки, непринужденно развалился в кожаном кресле, оттянув его от стола, капроновую шляпу, подмигнув, надел на бронзовую голову Менделеева, приобретенную Дмитрием Ивановичем в антикварном магазине, папку швырнул на стол. Но было в этой непринужденности — и это Дмитрий Иванович уловил сразу — и нечто такое, что сигнализировало о перемене в поведении Одинца касательно него. Карп Федорович влезал ему на голову. Дмитрий Иванович подивился, что это произошло так быстро. Это был опасный симптом, тем более что Марченко догадывался: Одинец пришел не с добром.

Карп Федорович и впрямь деланно, злорадствуя в душе, посочувствовал Дмитрию Ивановичу в неудаче, подтрунил над переполохом, к которому привел удар, приключившийся с Марченко, рассказал непристойный анекдот, а потом еще ближе придвинулся вместе с креслом и сказал:

— Я пришел напомнить: завтра ученый совет, и вы должны выступить.

Дмитрий Иванович вздрогнул от этих слов. Он смотрел на Одинца с нескрываемым страхом.

— Видите ли, я болен… — попробовал защищаться.

— Уже почти прошло, — грубо сказал Одинец. — Вы входили в комиссию по проверке… Вы один читали работу… То есть лучше всех в ней разобрались…

Одинец беспощадно загонял его в угол. Так загоняет сильный боксер теряющего силы противника. Дмитрий Иванович понял это и почувствовал, что не может сопротивляться.

— Я попробую…

— Пробуют только самогонку, — перебил Карп Федорович. — Вы обязаны выступить и развенчать.

— Хорошо, я выступлю, — сдался Марченко.

Одинец посидел еще несколько минут, поговорил о европейских конных состязаниях, намечавшихся в Киеве, — он был завсегдатаем ипподрома и, поговаривали, играл на тотализаторе, — сказал, чтобы Дмитрий Иванович не падал духом, пообещал поддержать, а в голосе его звучало недвусмысленное: «в обмен на твое выступление», — и ушел.