Белая тишина

Токто готовил дрова, помогал жене готовить еду, выполнял приказания доктора и через несколько дней осунулся, почернел. Харапай много раз прощупывал его, прослушивал, но не находил никакой болезни.

— Ты меня, Харапай, отпусти, — просил его Токто. — Я не могу без дела сидеть, я должен что-то делать, от безделья могу заболеть.

— Но ты помогаешь жене, помогаешь мне, это разве не дело? — отвечал доктор. — Ты же своего названого брата спасаешь.

Токто замолкал, ему нечего было отвечать. Доктор прав, он нужен здесь, нужен Поте, Кэкэчэ, Идари и маленькому мальчику, Богдану.

Пота чувствовал себя все хуже и хуже, лицо его покрылось язвами, опухло и стало совершенно неузнаваемым. Он не мог даже говорить, глухо стонал, метался, терял сознание. Доктор не отходил от него. Много раз Токто замечал, как Харапай засыпал сидя. Токто подходил к нему, уговаривал прилечь отдохнуть, он, Токто, будет сидеть вместо него, и, если станет плохо с больным, разбудит. Харапай строго приказывал не подходить к больному, и Токто ничего не оставалось делать, как отойти в дальний угол, где помещались здоровые. А сидеть в этом углу было тяжело: Идари все время плакала, ревел младенец, Кэкэчэ нянчила его и жаловалась, что невыносимо чешутся ранки, сделанные ножом доктора на руке.

— Терпи, вон Пота терпит, ему куда больнее, а у тебя только чешутся царапинки, — уговаривал жену Токто. — У меня вон тоже чешутся, но доктор сказал — нельзя эти ранки царапать. Терпи, покажи пример Идари.

Потом он принимался успокаивать Идари.

— Русский доктор спасет Поту, слышишь, Идари. Думаешь, мне не больно, он же мой названый брат. Слезами мы не поможем. Успокойся, думай о сыне. Что будет с ним, если у тебя пропадет молоко?

Токто сам готов был завыть от сознания своего бессилия: он понимал, что ничем не может помочь названому брату, не может уменьшить его страдания.

— Может, ему чего надо, ты скажи, доктор, — просил Токто. — Может, свежей рыбы? Свежего мяса? Смотри, сколько уток летит.

Доктор помолчал, подумал и ответил:

— Ладно, за утками можешь съездить, но только к людям близко не подходи, они будут подходить, ты подальше от них. Понял?

Токто ничем не выдал своей радости, неторопливо собрал пожитки, взял боеприпасы, ружье, острогу и выехал на охоту. На следующий день он вернулся с двумя большими связками уток, привез несколько пузатых нерестовых щук.

Через два-три дня Пота впервые спросил доктора, где находится его жена, как его новорожденный мальчик. В этот день он съел утиное крылышко, выпил бульону и впервые уснул спокойным крепким сном.

— Теперь, думаю, все будет хорошо, — устало проговорил доктор и тоже плотно поел и уснул.

До сих пор удивляется Токто: ведь доктор Харапай не друг, не близкий, не родственник, даже и по национальности другой человек, но почему же он так старался, ночами не спал, недоедал, бился за жизнь Поты? И не одного только Поты, а за всю его семью. Токто до сих пор вспоминает об этом удивительном русском человеке с душевным трепетом. Благодарный охотник в знак признательности отдал ему семь лучших соболей на шапку, сшей, друг, себе теплую шапку и носи на здоровье. Но Харапай засмеялся и ответил:

— Что же это такое, друзья? Я, доктор Харапай, буду ходить в собольей шапке? Э-э, друзья, я не купец, даже не чиновник, мне не по чину носить соболью шапку!

Как ни уговаривали Токто, Пота, Кэкэчэ, Идари, — доктор так и не взял соболей.

— Обидел, Харапай, ты меня! — в сердцах бросил Пота.

— Обидел? Я тебя обидел?! — и доктор громко и раскатисто засмеялся. Пота совсем обиделся и швырнул соболей на землю. Токто тоже ничего не мог понять и хмурился. — Если я тебя обидел, друг Пота, то я всех больных так же, как и тебя, хочу обижать! — воскликнул Харапай и, звонко смеясь, вышел из фанзы. Когда захлопнулась дверь, тогда только до Токто дошел смысл слов доктора, и он тоже расхохотался. Пота совсем растерялся.

— Не понял? — спросил Токто. — Верно, ведь он тебя обидел. Ты хотел уйти в буни, а он обидел тебя, вернул к нам, на нашу землю.

Пота в этот день впервые встал на ноги. Токто уложил его на нары, укрыл одеялом, сел рядом и задумался: он опять вспомнил Полокан, умирающую жену, и его неудержимо потянуло на родную реку. Жену он и не думал найти живой, по таежным обычаям он и близко не должен был подойти к погибшему стойбищу, это место теперь будут называть сусу — запретное место, и все будут объезжать его стороной. Токто тянули к себе живые люди, он знал, что некоторые семьи убежали из Полокана в начале великого мора, убежали женщины с детьми, похоронив мужей. Каково им сейчас, если они живы? Может, где бродят малолетние дети, оставив умерших родителей. Все может быть. Мысли об этих осиротевших детях, беспомощных женщинах беспокоили Токто.

— Пота, ты почти здоров, Харапай тебя поставил на ноги, — сказал он больному. — Я поеду на Харпи, может, живой кто остался, помощи ждет.