Белая валькирия

Лабунского втолкнули в горницу. Атаман сразу скривился при виде совсем молодого человека.

– Какой это полковник? Это пацан-прапорщик. Полковник! Нежто я полковников не видал? Кто таков? Отвечай!

– Подполковник его императорского величества лейб-гвардии уланского полка барон фон дер Лауниц.

– Вон как? А сколь тебе лет барон?

– Мне 32 года, – солгал Лабунский которому было 27 лет. – Но я молодо выгляжу.

– И ты полковник?

– На войне был ротмистром, но в 1917 году в январе перед отречением государя императора произведен в подполковники.

– Ишь ты! Складно звонишь. Стало быть, в коннице служил?

– В кавалерии. В его императорского величества лейб-гвардии уланском полку! – Лабунский помнил наставления капитана Васильева.

– А коли так, то и саблей владеешь?

– Владею немного, – скромно сказал Лабунский.

– Еще раз спрошу тебя, офицер. Ты только подумай перед тем, как ответить. А то опосля хода назад не будет. Шашкой владеешь?

– Да.

– А коли проверим?

– Я готов.

Хотиненко любил эту забаву. Он выступал перед своими казаками в роли гладиатора. И не одного уже противника зарубил в таких схватках.

– Мы ныне проверим тебя, подполковник. Коли выстоишь против меня на шашках, то может и прощу тебя. И даже царю представлю. А коли слабину дашь – разрублю от башки до пупа! Понял ли?

– А чего тут понимать. Я готов. Сколько еще раз повторять можно? Готов я!

Хотиненко сорвал себя шапку и снял пояс с маузером. Затем обнажил шашку.

– Языком болтать мастер! Посмотрим, каков в деле будешь, офицер. Семка! Шашку ему!

Лабунскому сунули в руку казацкую шашку и вытолкали во двор. Там уже собрались зрители. Они, увидев фигуру офицера, сразу сделали вывод, что схватка не будет долгой.

– Энтого батька враз зарубит!

– Точно! В прошлый раз охвицер поздоровее был…

***

Петр Лабунский был привычен именно к шашке.

Шашка – холодное оружие со слабо изогнутым клинком и эфесом без гарды кавказского типа. По своему строению она ближе к ножу, чем к сабле. У неё нет выраженного острия, кривизна клинка гораздо меньше. Это наступательное оружие, которым наносят рубящие удары, от которых сложно закрыться или увернуться.

Хотиненко владел всего парой простых действенных ударов. Так учили новобранцев в Астраханском полку. В строевом уставе кавалерии были указаны всего три удара и четыре укола шашкой. Ко времени первой мировой войны сабельные схватки на войне стали редкостью. Клинки требовались в кавалерии, дабы рубить бегущую пехоту противника. Боевое фехтование навсегда уходило в прошлое.

Атаман надеялся на свою бычью силу. Поручик совершенно не опасался противника, ибо повидал за войну таких громил немало.

Хотиненко сразу набросился на офицера, рубя направо. Тот легко ушел от атаки и сам нанес удар вниз направо. Хотиненко отбил его и снова атаковал. На этот раз Лабунский просто увернулся. Клинок атамана рассек воздух. Еще удин удар и снова сталь прорезала пустоту.

Атаман стал сердиться. Лабунский понял, что нельзя уронить его авторитет в глазах подчиненных и потому отбросил от себя свое оружие. Он стал только защищаться изворачиваясь. С шашкой у него было с десяток возможностей ранить противника.

– А ведь благородие дело знает! – сказал атаман и вогнал клинок конвойской шашки в землю. – Не обманул. Коли и на коне сидишь не как собака на заборе то я готов тебе поверить, офицер!

Лабунский, бывший одним из лучших наездников в полку, продемонстрировал свое мастерство…

***

Хотиненко позвал его в дом, приказал накрыть стол и подать самогону.

– Садись сюда, благородие. Не побрезгуй мужицким угощением.

Лабунский сел и выпил стакан крепкого самогона.

– Молодец. Я здешний атаман. В селе Глинское все мне подчиняются. У меня здесь цельный конный полк. Веришь? Полк вольных казаков. Вот так!

– Верю, – ответил Лабунский.

– А ты чего по степи шатаешься, коли такой хороший казак?

– Остался без дела. Хотел было за границу махнуть, но карманы пусты. А ныне твои хлопцы последнее забрали.

– Ты не думай, благородие. Все, что мои хлопцы у тебя отобрали, верну.

– Да и было у меня не много, атаман.

– Все одно вернём. Сапоги то с тебя мои сняли?

– Твои, атаман.

– Эй, там! – Хотиненко стукнул мощным кулаком по столу.– Семка! Собачий сын! Семка!

– Здеся я, батька.

– Ты сапоги с благородия содрал?

– Ивашка Косой.

– Пусть возвернет! Немедля!

– Как скажешь, атаман, но только…

– Я сказал, немедля возвернуть! – Хотиненко еще раз бухнул рукой по столу.

Через минуту Лабунский уже снова был в своих сапогах.

– Не хочешь ли поступить в мой полк, благородие? У меня нужда в тех, кто дело сабельного боя знает. Кто в отряде-то? Мужики лапотники. Даром что казаками назвались. Чего разумеют? А научить некому. Я те жалование положу и царю представлю. Смекаешь? – спросил Хотиненко.

– Царю? – Лабунский изобразил удивление.

– А ты не знаешь? У нас теперя свой царь имеется. Не хужее чем у вас в Питенбурхе. Царь наш Иван Глинский и всея реки Ворскла. Ныне его ставка в Котылызе. Городок такой. Слышал ли?

– Слыхал, атаман, про городок.