Белая ветка (СИ)

Мне очень хотелось подойти к красивой девочке и познакомиться с ней. Но как? - думал я. Да и, в сущности, зачем? Она ведь может оказаться заурядной, скучной, глупой. Завяжется никудышный шаблонный разговор, а потом кто-нибудь соврет, что ему выходить, и дождется следующего поезда. Или она может быть умной и интересной, но совсем другой, живущей непонятными мне вещами. Я ведь не могу увидеть за оболочкой, чем она живет, из чего сложена. И все-таки мне хотелось с ней познакомиться. Так обычно тянет совершить какую-нибудь очевидную глупость. Но желание наталкивалось на стеснительность. Как-то мне уже случалось знакомиться на улице, и ничего хорошего из этого не вышло, только нелепость и неловкость. Я никогда не умел найти подходящих слов для такого случая. Впрочем, я и в разговорах с людьми разучился находить слова, особенно в компании или с малознакомыми. Поэтому я просто смотрел на девочку. В лице ее угадывалось какое-то размышление, не выглядевшее однако по-настоящему ее волнующим. Оно как будто присутствовало, но не привлекало к себе внимания. Скользило, иными словами. Почему-то мне показалась милой эта ее несерьезность, звучавшая во всем, эта телесность. Вдруг она подняла глаза, и, будто выбросив вперед руку, схватила мой взгляд. Мне стало неудобно, и я принялся старательно рассматривать отражения в стекле напротив. Уперся в них и глядел, не видя, и только изредка опять подсматривал за девочкой, а она, наверное, и думать обо мне забыла. Поезд выехал на "Солевой округ". Объявили пересадку, и мама с грубо слепленной дочкой вышли. Другие сменили их. В воздухе перемешалось дыхание вышедших и вошедших.

"Солевой округ" - "Риццианский бульвар"

Очень толстый человек втиснулся между мной и соседкой моей, казашкой. Она, решил я, может быть и не казашка, может быть из Средней Азии, из Узбекистана, кто знает откуда. Возможно, родилась она где-нибудь в Нурате, посреди ничего, огромного ничего на многие километры. Одноэтажные, почти бесцветные дома, пески и на холме, над городком, крепость Искандера Македонского. Форпост для войны в ничего. И там среди песка росла и крепла, и силилась, и отрывалась от бесплодной почвы родившаяся посреди ничего девочка. Складывалась, росла ладная, живая, и пустыня, и странная страна ее, и старые камни, по преданию принадлежавшие когда-то тому человеку, которого гордыня гнала по городам, волочила, не давая ему вырваться и успокоиться, в простой и бесцветной, как здешние дома, жизни, все это, вероятно, как-то лепило, как-то вытачивало ее. Потом она переехала. Куда? Сначала - в Бухару, в Ташкент, потом - в Петербург, и что было с ней в городах? Ведь родилась-то она, как и все, родилась для того, чтобы стать такой, какой сама себя придумала, чтобы все сложилось у нее счастливо. Пусть надо будет трудиться для этого. Я думаю, многие захотели бы потрудиться, если б знали, что это непременно приведет их к выдуманному ими миру. Что дальше? А дальше вновь Петербург, вновь Москва, Нижний. Деньги - домой. А знаете, города эти - города без центра, бесконечные окраины, тусклые, измотанные, грубые. Так постепенно, по капельке, по капельке, по капельке, кап, кап, кап, кап, кап, кап - умирает Искандер Македонский из детских мальчишеских игр, кап - умирают пески и пространства, кап - пустынное, яркое и глубокое небо, кап - вера в себя, кап - в свою мечту, кап - в свою картину мира, кап, кап, кап... На коленях ее, на коленях названной узбечки моей золотая дремотная и измотанная Азия опочила в лице маленького своего эмира, Тимурида-дитяти, круглолицего и в смешной голубой шапочке. Дитятя спал. Мир его рос, наполняясь поминутно, поминутно ширясь и усложняясь. Так и ехали мать и сын ее Тимурид... Турсун, быть может, кто его знает...