Белая ворона

— Вы уж простите, что так получилось, — извинился Гнесин, когда Домет пришел к нему. — В Берлине нам, как вы понимаете, делать нечего. Актеры хотят играть на иврите в Эрец-Исраэль, а не в Берлине. И в Эрец-Исраэль нас ждут.

— Но вы же создали театр в Берлине, и у вас тут есть зрители.

— Да разве это зрители? Это так… В Москве тоже создали театр на иврите, но он там долго не продержался. На иврите нужно играть только там, где на нем говорят зрители, а это — Эрец-Исраэль. Но вы не огорчайтесь. Я прочитал вашу пьесу и думаю, что поставлю ее, когда мы обоснуемся. Вы ведь тоже скоро возвращаетесь?

— Я? Да, конечно. Возвращаюсь…

— Вот и чудесно. Встретимся дома.

Домету захотелось напиться.

«Хорошо, что Адель с Гизеллой уехали домой».

А он, даже если бы и захотел, не мог с ними вернуться: у него вышел срок годности паспорта. Пришлось через английское генеральное консульство в Берлине отправлять прошение в Иерусалим. Ответа еще не было, да и денег на обратную дорогу не хватало. Евреи его обманули. Все их посулы ничего не стоят. В Вене «Трумпельдора» так и не поставили. На поездку в Америку денег никто не даст. Сидеть в Берлине толку мало: тут теперь другая мода — что ни пьеса, то какие-то выкрутасы! Все пляшут и поют куплеты. Может, Гнесин сдержит слово и поставит «Трумпельдора»?

Чтобы избегать вопроса «как дела?», Домет у тестя только ночевал, остальное время ходил в галереи и бродил по улицам. Однажды он встретил поэта Михаила Фридберга, который пригласил его выпить стакан чаю со сладкими булочками.

— Пишете? — спросил Домет.

— Пишу, — ответил Фридберг. — А вы?

— И я пишу. Мои пьесы уже ставили в Берлине и в Палестине.

— Рифма, — засмеялся Фридберг.

— Какая рифма? — не понял Домет.

— «Берлине» — «Палестине».

— A-а, вот вы о чем… Вас печатают?

— В общем, да. Было несколько поэтических сборников, куда взяли и мои стихи. Но сейчас я больше занимаюсь другим делом.

— Каким же, если не секрет?

— Работаю официантом в русском ресторан «Калинка». Приходится чем-то зарабатывать на жизнь. Немцы наш ресторан любят: водка, блины, казачий хор. Да вы заходите, сами увидите.

— Спасибо, как-нибудь зайду. А сейчас мне пора.

За чай с булочками заплатил Фридберг.

Из Иерусалима все еще не было ответа о продлении паспорта. Домет попросил братьев узнать, в чем дело. Они узнали: арабские служащие департамента внутренних дел постарались отрезать Домету обратный путь в Палестину из опасения, что он продолжит помогать евреям. Братья нажали на все связи. Домет написал Вейцману, умоляя помочь ему вернуться «на нашу общую родину», и заодно снова попросил «передать через берлинскую Сионистскую организацию хотя бы двести марок», подписав письмо «ваш преданный арабский друг».

Связи братьев помогли: паспорт Домету продлили.

На просьбу о деньгах Вейцман не отозвался.

Не столько сжалившись над зятем, сколько думая о дочери и внучке, фрау Кебке в очередной раз заложила золотую цепочку и дала Домету деньги на обратный билет.

Униженный, Домет проклинал берлинских и венских сионистов.

Под горячую руку он уже в поезде написал письмо Амеири.

13

— Вот как они обошлись с нашим другом, — сказал Амеири редактору «ха-Арец», держа в руке письмо Домета.

Редактор тихо чертыхнулся и почесал карандашом висок.

— Поторопитесь с переводом «Трумпельдора». А Домет уже вернулся из Берлина?

— Да. Письмо пришло из Хайфы.

— Знаете что, привезите-ка вашего Домета в Тель-Авив. Погуляйте с ним по городу, сходите на пляж, посидите в кафе. Пусть он не думает, что все евреи такие неблагодарные.

— А как же…

— Подадите бухгалтеру отчет, сколько вы потратили. — Редактор быстро черкнул в бухгалтерию несколько слов. — Но без нужды деньги не тратьте.

Получив деньги «на представительские расходы», Амеири не стал тянуть и написал Домету, что приглашает его приехать в Тель-Авив. Домет приглашение принял. Их встреча пришлась на праздник Пурим, когда весь Тель-Авив ходил ходуном. Такого Домет себе даже не представлял. Он видел, как евреи молятся, написал пьесу о том, как они сражаются, но ему еще ни разу не доводилось видеть, как они веселятся.

На Пурим выбирали царицу Эстер. Энтузиастом возрождения пуримских представлений стал хореограф Борис Каушанский из Бессарабии. В Эрец-Исраэль он сменил имя и фамилию на Барух Агадати, что значит «благословен легендарный». Но самое смешное, что он оправдал свою новую фамилию: избрание на Пурим царицы Эстер, все пуримские балы-маскарады и шествия, все оформление праздника придумал он. Церемонией избрания царицы Эстер Агадати хотел, по его же словам, показать преемственность между древней и новейшей историей еврейского народа на Земле обетованной.

Агадати устроил для состоятельных евреев роскошный бал-маскарад, а для остальных — уличные гулянья в южной части Тель-Авива, куда по морю и посуху съезжался народ в праздничных одеждах.