Бельканто

Кто-то запел. Чистый голос донесся из дальнего конца комнаты, голос нежный и знакомый. В первую минуту все были ошеломлены, затем юные террористы один за другим начали смеяться. Умберто и Хесус, Серхио, Франсиско, Хильберто и другие, сбежавшиеся в комнату, смеялись громким утробным смехом, хватали друг друга за руки, за плечи, только чтобы устоять на ногах и не упасть от хохота. Но Сесар не обращал на них внимания и продолжал петь: «Vissi d’arte, vissi d’amore, non feci mai» – из «Тоски». Это было забавно, потому что он мастерски копировал Роксану Косс. Как будто, пока все спали, он перевоплотился в нее, он повторял жест, который она делала, произнося «Пламенно веруя, я возлагала цветы к алтарю». Это было сверхъестественно, потому что внешне Сесар совершенно не походил на оперную диву. Долговязый парень с не очень чистой кожей и едва пробивающимися тонкими черными усиками, он вдруг настолько стал похож на нее, что даже голову наклонял так же и закрывал глаза в тех же местах, что и она. Казалось, он не слышит смеха. Он смотрел перед собой отсутствующим взглядом. Он не пел для кого-то конкретного. Он не пародировал ее, просто пытался заполнить пустоту, образовавшуюся в ее отсутствие. Его можно было бы счесть пересмешником, если бы он воспроизводил только ее жесты, но это было не так. Он воспроизводил ее голос. Легендарный голос Роксаны Косс. Он не фальшивил. Из глубины своих легких он извлекал ту силу, ту мощь, ту полноту, которую подавлял в себе, когда в одиночестве пел вполголоса. А теперь он пел, как хотел. Добравшись до слишком высокой для себя ноты, он напрягся, но все-таки взял ее. Он понятия не имел о том, какие звуки издает, но точно знал, что издает их правильно. Он слишком долго упражнялся и не мог теперь ошибиться. Он оттачивал произношение каждого слова, бесконечно и на разные лады тренировал свое мягкое небо. Конечно, у него было не сопрано. И он не владел итальянским. И тем не менее он сумел создать иллюзию, что владеет и тем и другим, и присутствующие в это поверили. Постепенно смех мальчишек захлебнулся, потом смолк совсем. Все – и заложники, и боевики, и командиры – теперь смотрели только на Сесара. Кармен и Беатрис высунули головы из кухни и навострили уши, еще не совсем понимая, как следует оценивать происходящее: хорошо или плохо. Господин Хосокава, разбиравшийся в музыке гораздо лучше, чем все остальные, проснулся, думая, что его разбудило ее пение, и отметил, что ее голос звучит сегодня как-то странно. Впрочем, она, наверное, очень устала, если принять во внимание, что он сегодня тоже заспался. При этом он не сомневался, что поет она.

Пьеса была не очень длинной, но, когда она закончилась, Сесар с трудом переводил дыхание. Он решился запеть, полагая, что, быть может, это его единственный шанс. Вернее, такой отчетливой мысли у него не было, но, когда он увидел, что Роксана Косс не спустилась вовремя и что все ее ждут, звуки захлестнули его, как волны, и он уже ничего не мог с собой поделать, чтобы их повернуть обратно, вниз. Как это прекрасно – петь! Как прекрасно слышать собственный голос! Он, конечно, мог петь только любимые куски Роксаны Косс, которые она исполняла по многу раз. Из них он выбрал те фрагменты, где был полностью уверен в словах, потому что считал, что если напутает слова, произнесет их похоже, но неправильно, то все увидят, что он обманщик. Сесар не знал, что из находящихся в доме людей по-итальянски говорят только четверо. Конечно, гораздо легче было бы спеть вещь, которую она не исполняла, и избежать сравнения с ней. Но у него не было выбора, не было иного материала для пения. Он понятия не имел о том, что существуют вещи для мужчин и для женщин, что разные произведения создаются применительно к возможностям разных голосов. Все, что он слышал, было создано для сопрано, но почему же он не может повторить услышанное? Он не пытался сравниться с ней. Здесь не могло быть сравнения. Она – певица, а он – всего лишь мальчишка, влюбленный в нее за пение. Или, может быть, он влюблен в ее пение? Он уже сам этого не понимал. Он был слишком погружен в себя. Он закрыл глаза и весь отдался пению. Где-то вдалеке он услышал аккомпанирующее ему фортепиано, потом фортепиано его захватило, потом повело за собой. Конец арии был очень высоким, и он не знал, справится ли. Это было похоже на падение, или нет, на нырок, когда из последних сил пробиваешься к воздуху, нисколько не уверенный, что вынырнешь на поверхность.