Белла

В это лето мы оставались под Парижем, на холме около Сен-Жермена, так как мы знали, что Ребандар непременно распространит слух о нашем бегстве, если бы кто-нибудь из нас предпринял путешествие за границу. Каждый вечер я приезжал обедать домой, всегда привозя с собой дурные новости, а также газеты и письма. Мы жили почти на самой вершине холма, где поднимается версальский акведук, и перед самым акведуком из Марли. Мы господствовали над Парижем. Дни были длинные, и солнце стояло еще высоко, когда я под'езжал к даче. Отец и дяди, подобно тому как они отрицали всякие болезни, не хотели признавать и жары. На этом сухом холмике, единственной свежестью которого был вид двух акведуков, на этих горных шоссе без всякой тени братья Дюбардо, упорно не снимавшие своих сюртуков (которые были вместе с зелеными пальто мундирами моей семьи), возымели странную фантазию учиться ездить на велосипеде. До сих пор у них не было для этого ни времени, ни случая. Я нашел всех этих Дюбардо, перешедших за пятидесятилетний возраст, со всеми знаками, изобличающими ребенка, оставленного одного, в шалостях и непослушании: с шишкой на лбу у известного физика, с дырой на штанах у бывшего министра. Во время обеда они заметили, кроме того, что у одного была сильная боль внизу спинного хребта, у другого вывихнут большой палец. Они относились к этим ушибам с тем же презрением и так же серьезно, как к ранам, из которых вселенная извлекла выгоду и которые причинил им в свое время радий или взрывы газа. Единственно о чем они сожалели — это то, что у них не было двух велосипедов, так как каждый из них утверждал, что он ездит быстрее другого, и это возбуждало у них бесконечные споры.

За исключением моего дяди-физика, который установил еще во время войны на соседней башне аппараты беспроволочного телеграфа и оптические аппараты, все другие братья не могли продолжать своих обычных работ или изучений; натуралист, не имея под рукой никаких других редких насекомых, принялся за изучение муравья; банкир подружился с чиновником из отделения Лионского кредита в Сен-Жермен. Никогда ни один из них не страдал от необходимости начинать таким образом свою науку с первых шагов. Со своим непобедимым оптимизмом они приписывали каникулам редкость визитов, писем, исчезновение всех наших обычных гостей. Период, охватывающий собою лето и осень с 1 июля до 15 ноября, очень удобный период для неблагодарных. Но дяди находили и другие извинения. Оценивая с точки зрения начинающих велосипедистов трудность под'ема до нашего дома, мои дяди оправдывали своих старых друзей, о прибытии которых в Париж мы узнавали из газет, как, например, о приезде бывшего президента республики, министра финансов и одной знаменитой поэтессы, точно они должны были приехать к ним на велосипедах. Но завтракая в Париже, я видел ясно, что все то, что было светским, буржуазным, все так называемое общество, все больше и больше отворачивалось от нас. Я должен был констатировать, что за два месяца отношение к нам, манера нас судить и нас понимать радикально изменились. Счастье и удача обладают удивительной акустикой. Удачные словечки дяди Жюля, некогда повторявшиеся всеми, теперь нигде не были слышны; жизнью и событиями нашей семьи интересовались гораздо меньше. Самые выдающиеся ученые мира, самые полезные государственные деятели переживали ту измену общества, которая постигает певцов в кафешантанах и боксеров.

Но мои дяди не хотели ничего видеть и не замечали никаких перемен во время своих научных занятий. Они отказывались воспользоваться для своих открытий и своих писаний этим обострением предвидения, которое дает несчастье. Им писали меньше? Их больше не навещали друзья? Все это благодаря каникулам. Подарки, которыми засыпали их землевладельцы, иностранные послы, прекратились? Это потому, что теперь вакационный период. Это были вакансии для орхидей, для персидских рукописей. Посол, который утверждал еще недавно, что он возвращается с Дальнего Востока для того, чтобы повидаться с Дюбардо, получив европейскую почту в Сингапуре или в Порт-Саиде, менял свое намерение, и его путь приводил его в Версаль, на дачу к Ребандару, а не в Сен-Жермен, на нашу дачу. Каникулы для благодарности, для мужества. Проспекты крупных магазинов, извещения о смерти или о браке еще получались ими. У них было достаточно воображения, чтобы удовлетвориться этой теоретической близостью с человечеством. Однажды посыльный принес им новенький велосипед — анонимный подарок, — это я купил его для них. Они приписывали его каждому из тысячи неблагодарных. Все было хорошо, они были счастливы.