Белладонна

Час с четвертью спустя трёхвагонный дизель, в котором кроме нас ехало всего-то человек двадцать, остановился у пустынной платформы.

– Гри-горь-евск, – нараспев прочитал платформенную табличку Лёшка. – Народ, слезай, приехали!

От жёсткой деревянной лавки у меня затекла и болела жопа.

На платформе возвышался сошедший из былин русоволосый богатырь. Увидев нас, суетливыми тараканами высыпавших на перрон, широко улыбнулся и сделал шаг навстречу.

– Студенты? Первый мед? На врачебную практику? Моя фамилия – Лосев. Я хирург-ординатор. Вот наш автобус, – и махнул рукой.

В отдалении, чадливо воняя горелым маслом, стрекотал коматозным мотором ржавый покосившийся «пазик».

– Что ж ты, милая, смотришь искоса-а-а, низко голову наклоня-а-а? Трудно высказать и не высказать, всё, что на сердце у ме-ня-я-я-а! – как резаный заверещал Джинн.

– Не, ну не сука ли ты, потусторонний! – рассвирепел я.

Глава 2

Распахнув настежь оба окна и дверь комнаты, самой последней по ходу коридора, разминая затёкшую поясницу, я вышел. Сел на подоконник в торце и залюбовался бликованием свежевымытого линолеумного пола. Рядом, свидетельством невидимого и неизбывного моего подвига, – громоздилось ведро, едва ли не до краёв полнящееся грязнющей водой. Подле него гордо аккуратно покоилась свежеотжатая ощетинившаяся махрами мешковинная тряпка. Пусть проветрится, просохнет теперь.

– Что ж, не зря минуток двадцать с гаком, не сдаваясь, отстоял ты раком… – Джинни всегда умел уловить самую суть вещей. Экзистенциалист хренов.

Всё убранство нашей берлоги – Home, sweet Home! – на последнем, четвёртом этаже аккуратного длинного домика, выложенного снаружи замысловатыми кирпичными орнаментами, состояло из двух пар стоявших друг напротив друга покосившихся кроватей с пустыми продавленными металлическими сетками; четырёх тумбочек, стола на поражённых парезом алюминиевых ногах и почему-то сразу семи стульев с болтающимися фанерными сидушками и выщербленными в щепу спинками. Довершало картину когда-то бывшее лакированным типовое изделие советской мебельной недопромышленности «шкаф из ДСП трёхстворчатый». Нет, всё без обмана, дверей и было ровно три – но с оговорками. Одна, с петлями, вырванными с мясом, безжизненно стояла рядом, прислонившись от нелёгкой студенческой жизни к стене. «Не слон я!» – хохотнул Джинни; я не сдержал улыбки. Две другие дверки, словно бобрами обгрызенные по краям, по замыслу генерального конструктора фиксировались в закрытом состоянии криво вколоченными в вертикальные перекладины гвоздиками, исполнявшими, как я понял со свойственной мне проницательностью, роль поворотных защёлок.

Что ж мне оставалось? – рывком я открыл обе и окунулся в манящую неизвестность. В шкафу оказалось девственно пусто и совсем не девственно грязно. Я грустно вздохнул и снова намочил только что отжатую половую тряпку. В самом ближнем к боковой стене отделении на полу виднелся одинокий посылочный ящик. С настойчивостью исследователя пирамид Гизы я поднял фанерную крышку. В недрах ящика в забытьи сбились в кучку расплющенная долгим тяжёлым трудом обувная щётка, почти пустая банка классического чёрного обувного крема да здорово попользованный, речным голышом закруглённый, брусок вонючего хозяйственного мыла. К стенке ящика под небольшим углом оставшаяся неизвестной добрая душа привалила две запечатанные пачки, склеенные из плотной серой бумаги – одну с пищевой содой, другую – с солью мелкого помола. Ещё там валялась на боку полулитровая плотно закрытая пробкой бутылка (я открыл, понюхал: скипидар) а за содой оказались заначены три двойных упаковки отечественных презервативов ценой в четыре копейки каждая.

– Изделье номер два! Чтоб не болели головка и голова! – попытался подбодрить Джинни, но мне почему-то было совсем не смешно.

Я опять вышел, обернулся, чтобы притворить дверь за собой. На волнами пошедшей фанере, наплывающими древними потёками замалёванной грязно-серым, были пришпандорены две цифры – пятёрка и двойка. Пятёрка трагически болталась на одном шурупе кверху ногами. Вкупе с двойкой, бывшей в полном порядке, они образовывали несуществующий в природе иероглиф, смутно напоминавший символ параграфа. С лестницы в самой середине длиннющего коридора послышались шаркающие шаги. На фоне бликующего закатом окна противоположного конца коридора появился силуэт, двинувшийся в мою сторону.

– Летящей походкой ты вышла из мая!.. – пискнул Джинни.

– Фу, бля, джинн, да ты ещё и гомик? – приглядевшись повнимательнее, уел я распоясавшегося потустороннего.

– Привет! А ты случаем не знаешь, где тут взять отвёртку с шурупом или хотя бы молоток с гвоздём?

– Здоро-ово! – растянул в улыбке широкое круглое лицо приветливый невысокого роста щуплый парнишка лет пятнадцати, может, шестнадцати. На плече он бережно нёс большую коленкоровую папку – такие бывают у художников – с торчащими из неё рукописными нотными листами. – У меня есть, пошли. Я – Толя. Я тут рядом. А тебя как?